Писатели-нелюдимы, корпевшие над тетрадями и почти не выходившие в свет, прижизненной славы предсказуемо не добиваются, да и после смерти часто оказываются полу- или совсем забытыми. Поразительна в этом смысле история Франца Кафки (1883–1924): насколько тривиальным и неприметным было его повседневное существование, настолько из ряда вон выходящей оказалась популярность спустя десятилетия.
Почти все, что мы знаем о Кафке, почерпнуто из его дневников. Вел он их нерегулярно и с длительными перерывами, не утруждая себя перечислением фактов или тем более реакциями на внешние события — началу Первой мировой войны в этих записях уделено две строчки, рождению нового государства, Чехословакии, — ни слова. Отзывов знакомых о нем тоже немного, и в основном они весьма скупы: а многое ли вы могли рассказать о самом неприметном своем коллеге по работе? Приходит в 8:00, в 14:00 уходит, за весь день не произносит и полусотни слов.
Благодаря двоим людям биографы заполнили лакуны в сведениях о писателе: его близкий друг Макс Брод что-то поведал сам, что-то восстановил по произведениям Кафки, а его последняя любовь Милена Есенская сохранила полтора десятка тетрадей с дневниковыми размышлениями Франца. Есть еще письма к Фелиции Бауэр, женщине, на которой Кафка дважды безуспешно пытался жениться, — даже более личные и самоедские, чем дневник, но куда более совершенные в литературном плане.
И все: ни воспоминаний друзей о совместных кутежах, ни апокрифичных историй о встречах с Кафкой от разных случайных людей, ни бесед с журналистами
Большую часть своей жизни Франц Кафка проработал чиновником в страховом ведомстве, и писательство было для него всего лишь хобби. Он не видел в своих произведениях большой ценности и считал львиную долю из них в лучшем случае черновиками, набросками. Некоторые его произведения, как , буквально обрываются посреди предложения — подобно заголовку этой статьи. А поскольку тексты не завершены и мысли выражены недостаточно ясно, то и публиковать их не нужно: Кафка завещал Максу Броду уничтожить почти все рукописи.
Однако случилось одно из множества литературных предательств: когда в 1924 году Кафка скончался от туберкулеза в 40-летнем возрасте, Брод разобрал его архив и принял решение отправить тексты своего друга в издательство. Уже спустя 5–7 лет после смерти Кафки, к концу 1920-х годов, его произведения были опубликованы и переведены на множество языков — а личность Франца Кафки начала обрастать легендами и превращаться в фирменный чешский бренд.
Цитаты
«Спустя годы я все еще страдал от мучительного представления, как огромный мужчина, мой отец, высшая инстанция, почти без всякой причины — ночью может подойти ко мне, вытащить из постели и вынести на балкон, — вот, значит, каким ничтожеством я был для него».
«Раньше, если у меня что-то болело и боль проходила, я был счастлив, теперь я испытываю лишь облегчение и горькое чувство: „Опять всего лишь здоров, не более того“».
«Я снова буду писать, но сколько сомнений породило у меня мое писание. В сущности, я бездарный, невежественный человек, который, не принуждали бы его ходить в школу — не по доброй воле, но и едва ли замечая принуждение, — способен был бы забиться в собачью конуру, вылезая из нее только тогда, когда ему приносят жратву, и забираясь обратно, проглотив ее».
«Неправильно, когда говорят о ком-нибудь: ему хорошо, он мало страдал; правильнее было бы: он был таким, что с ним ничего не могло случиться; самое правильное: он все перенес, но все в один-единственный момент, — как могло с ним случиться что-нибудь еще, если вариации страдания в действительности или благодаря его могущественному слову полностью были исчерпаны».
«Страх при катании на санках с гор, испуг, когда надо было пройти по скользкому снегу, короткий рассказ, прочитанный мною сегодня, снова вызвали мысль — она давно не приходила в голову, но всегда лежала на поверхности, — не является ли безумное своекорыстие, страх за себя, причем страх не за высокое „я“, а страх за самое обыденное благополучие, причиной моей гибели — так, словно я сам вызвал из глубины моего существа мстителя (своеобразное: „правая рука не ведает, что творит левая“)».
«Я болен духом, а заболевание легких лишь следствие того, что духовная болезнь вышла из берегов»
«Какой бы жалкой ни была моя первооснова, пусть даже „при равных условиях“ (в особенности если учесть слабость воли), даже если она самая жалкая на земле, я все же должен, хотя бы в своем духе, пытаться достичь наилучшего; говорить же: я в силах достичь лишь одного и потому это одно и есть наилучшее, а оно есть отчаяние, — говорить так — значит прибегать к пустой софистике».
«Что за наваждение с девушками — несмотря на головные боли, бессонницу, седину, отчаяние. Я подсчитал: с прошлого лета их было не меньше шести. Я не могу устоять, не могу удержаться, чтобы не восхититься достойной восхищения, и не любить, пока восхищение не будет исчерпано. Я виноват перед всеми шестью почти только внутренне, но одна из них передавала мне через кого-то упреки».
«При известной степени самопознания и при других благоприятствующих наблюдению за собой условиях неизбежно будешь время от времени казаться себе отвратительным».
«Почему бессмысленны вопросы? Жаловаться — значит задавать вопросы и ждать ответа. Но на вопросы, которые не отвечают сами себе при возникновении, никогда не получить ответа».
