Я рано вышла замуж и рано родила детей — мальчика и девочку. Старший брат завидовал: он тоже хотел обзавестись семьей, но не получалось. Девушки бросали его, как только он заговаривал о женитьбе. И это странно: Коля всегда был статным, симпатичным, надежным. И с работой у него все всегда было хорошо, и с жизненными целями и установками. В сорок лет он наконец встретил Наталью — девушку, которая нам с мамой сразу показалась немного странной. Впрочем, брату мы ничего не говорили: это его жизнь, пусть решает сам.
Через пару месяцев после знакомства он сделал ей предложение, Наталья согласилась. Свадьба была более чем скромной: в числе приглашенных — только двое друзей, подруга Натальи и близкие родственники. Отмечали в кафе у дома, невеста была в платье, сшитом ею самой… из занавески. «А зачем ради одного дня тратиться?» — пожала плечами она, увидев наши удивленные лица.
«Ну, странная и странная… Главное, чтобы Колю любила», — успокаивала я маму. А она все переживала, говорила — на сердце неспокойно. Уже через полгода семейной жизни количество странностей у Натальи резко прибавилось, а мой брат начал думать, не совершил ли он ошибку, приняв скоропалительное решение жениться.
У Натальи ни от кого не было тайн. На семейных посиделках она с легкостью сообщала нам подробности их с Колей интимной жизни. Мама на нее шикала, брат густо краснел, а Наталья смеялась: «А что такого? Что вас смущает? Мы же здесь все свои». Когда ей говорили то, что ей не нравилось, Наталья плевала собеседнику в лицо или бросалась тем, что попадется под руку, — и хорошо, если это была салфетка, а не утюг или кипящий чайник. Когда невестка была на девятом месяце беременности, мама узнала, что у нее был психиатрический диагноз (какой именно, мы до сих пор не знаем). Коля был в ужасе, но деваться было некуда: вот-вот должен был появиться на свет долгожданный ребенок.
Коля провел с дочкой в больнице две недели, а вернувшись домой, подал на развод и на лишение Натальи родительских прав
Света родилась точно в срок. Белокурый ангелочек, она стала любимицей всей семьи. Мы с мамой, как могли, помогали Наталье: приходили по вечерам, брали девочку на выходных к себе. Но днем мы были на работе, и Света оставалась с мамой. Когда моей племяннице исполнилось три месяца, стало ясно, что происходит что-то неладное. По вечерам девочка буквально набрасывалась на еду, как будто ее весь день не кормили. Часто плакала, просилась на ручки. Наталья призналась, что часто оставляет ее одну в кроватке: «Заложу подушками, чтобы не выпала, надену наушники и музыку слушаю. Должно же быть у меня личное пространство?» Но однажды девочка все-таки выпала из кроватки, сильно ударилась головой и, потеряв сознание, пролежала так несколько минут, пока мать не обнаружила ее на полу и не вызвала скорую.
Наталья отказалась лечь с дочкой в больницу. Угрызений совести не испытывала — наоборот, облегченно вздохнула: «Хоть отдохну от нее наконец». Коля провел с дочкой в больнице две недели, а вернувшись домой, подал на развод и на лишение Натальи родительских прав. Судья, учтя обстоятельства, быстро приняла решение в его пользу. Наталья переехала к родителям, а мама бросила работу и перебралась к Коле, чтобы помогать с внучкой.
Свете было два с половиной года, когда брат попал в страшную автомобильную аварию. Месяц пробыл в коме и умер, не приходя в сознание. Мама дни и ночи рыдала, и я забрала племянницу к себе. Мы с мужем не задумывались о юридических тонкостях — просто приняли девочку как родную. Но когда решили отдать ее в детский сад, начались сложности. К нам пришли представители опеки: выяснилось, что мы не имели права забирать ребенка в семью. Свету отобрали и увезли в детский дом.
Так домашний ребенок вдруг оказался в сиротском учреждении. Ее коротко постригли, «чтобы не схватила вшей», переодели в казенное платье и запретили нам ее навещать. Мы с мужем, наши двое детей, бабушка — оказалось, все мы «никто», и ребенок был признан сиротой. Когда мы спустя три месяца подали заявку на удочерение, директриса детского дома нас огорошила: за Светой уже выстроилась очередь и, возможно, ее вот-вот заберут в другую семью.
Понадобилось два года терапии, чтобы Света забыла обо всех ужасах и опять стала милым домашним ребенком
Снова я увидела ее лишь спустя полгода на прогулке: худая, осунувшаяся, с темными кругами под глазами, она держалась за прутья забора и смотрела в одну точку. Я подбежала, зарыдала, Светочка меня узнала, протянула руки… Но тут подбежала воспитательница и увела дочку.
«Дочку»… Я поймала себя на мысли, что отношусь к ней не как к племяннице, а как к своей дочери. Но прошло еще три долгих месяца, прежде чем мы смогли забрать девочку домой.
Мы искали выходы на директора — нужно было убедить ее, что именно мы, родные тетя и дядя, станем для ребенка лучшими родителями. Нам говорили, что у девочки травма, что у нее есть родная мать, которую, возможно, стоит восстановить в правах (Наталья узнала, что дочку отправили в детский дом, но навестила ее там всего раз). Никакие наши доводы: жестокое обращение со стороны матери, то, что ребенок уже жил у нас и считает нас своей семьей — не действовали.
Помог случай: в детский дом приехала инспекция и обнаружила на кухне тараканов, а затем множество других нарушений. Директрису уволили, а ее место заняла прекрасная женщина, которая быстро вошла в наше положение и пообещала ускорить процесс удочерения.
Мы забрали Светочку в марте. Выйдя из детского дома, бегом бежали с ней к машине — прочь от чужих равнодушных людей, разваренной овсянки и мишки с порванным ухом и распоротым животом. Понадобилось два года терапии, чтобы она забыла обо всем этом ужасе и опять стала милым домашним ребенком. Нашим ребенком, которого уже никто у нас не отнимет.
«Волнения и беспокойства вполне естественны для всех членов системы»
Наталия Щукина, семейный психолог, гештальт-терапевт
Семья — это система, и усыновление в любом случае оказывает на нее влияние. Даже если потребность в ребенке была, с его появлением одна тревога сменяется другой. До усыновления семья может тревожиться из-за того, что надо продолжить род, что окружающие ранят разговорами о бесплодии одного из партнеров. После усыновления тревога приобретает новые формы: ответственность за ребенка, его наследственность, мысли о собственном несовершенстве как родителей. Волнения и беспокойства естественны для членов системы.
У семьи есть потребность принять в систему нового участника, но вскоре после того, как она удовлетворяется, переживание восторга и радости сменяется буднями.
«Ой, что я натворила!» — воскликнула однажды моя клиентка. У мальчика, которого она усыновила, были большие проблемы со здоровьем, но пугало ее не это, а то, что материнских чувств она не испытывала. Она приложила много усилий, чтобы вылечить сына. У него было все: игрушки, занятия с преподавателями, спортивные секции… не было только материнской нежности.
Память о детской травме сохранилась, поэтому не стоит удивляться, что девочка будет проверять, любят ли ее
Клиентка не могла дать ему то, чего у нее самой не было. Она возглавляла крупную компанию и все время отдавала работе. При этом глубоко страдала: испытывала чувство вины перед сыном и стыд перед самой собой. В обществе приняты стандарты, нормы, стереотипы, а она в них не вписывалась.
Но если отойти от этих проекций, становится понятно, что у мальчика появился шанс стать здоровым человеком, получить прекрасное образование, прожить детство в хороших условиях, а это уже немало для старта.
Очень важно, что Света обрела дом. Безусловно, память о детской травме сохранилась, поэтому не стоит удивляться, что девочка будет проверять, любят ли ее. Искренне желаю, чтобы эта семейная система пережила кризис и стала крепче.
