«Я убил человека»: как жить после трагической случайности

— Почему вы его не заметили? — Я жду этого вопроса, но все же он как удар под дых. Вопрос, на который нет и не может быть ответа, преследовал меня долгие месяцы.

— Если бы я только знал почему... — говорю я, и по лицу снова начинают течь слезы.

— Может быть, вас ослепил свет фар другой машины?

Полицейские просто делают свою работу, собирают улики и проверяют факты. В конце концов, человек погиб. Нужно найти виновного.

— Нет, — отвечаю я. — Мне не кажется, что он меня ослепил.

Мне важно, чтобы все было предельно честно — никаких уловок, никакой фальши. На дворе апрель 2016 года, с момента аварии прошло четыре месяца. В этом аду я буду существовать еще полгода, пока длится следствие.

Мне всегда нравилось водить машину. Еще ребенком я делал вид, что жму педали и меняю скорости, сидя на потрескавшемся кожаном кресле в папином автомобиле. Я сдал экзамен на права в 17 лет и тогда же купил свою первую машину. Сорок лет спустя, на 60-летие, я решил сделать себе подарок: провести три недели в пути от Нью-Йорка до Сан-Франциско без четкого маршрута, просто наслаждаясь дорогой.

31 декабря 2015 года я остановился в Норфолке на праздники. Поздравил знакомых и завернул в соседний городок, чтобы поужинать. Кафе закрывалось в пять часов. После пяти стремительно стемнело. Я выехал из городка, повернул налево, к основному шоссе, и стал постепенно набирать скорость. В этот момент встречный автомобиль мигнул фарами. Я часто с таким сталкивался: у моей машины передние фары были неправильно отрегулированы, и я, сам того не зная, раздражал других водителей. Поэтому когда мне мигнули, я автоматически мигнул в ответ: нет, приятель, вот мой ближний свет, видишь?

Между этим моментом и столкновением прошли доли секунды. Чье-то ошарашенное лицо в темноте, очертания фигуры, и сразу отвратительный звук удара. Нет времени что-то сделать, затормозить, подумать. За доли секунды моя и чужая жизни непоправимо изменились. На дороге кто-то лежал. Вокруг стояли еще двое или трое людей. На зубах хрустел мелкий песок — осколки треснувшего лобового стекла. «Кто-нибудь вызвал скорую?» — крикнул я, но все молчали. Или я просто ничего не слышал.

Я не мог подойти к телу. Я боялся смотреть на него. Ноги подкосились, и я рухнул на обочину. Какая-то женщина положила руку мне на плечо, сказала: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо». Нет, не будет. Я точно это знал.

Полиция приехала через несколько минут. Меня усадили в один из полицейских фургонов и стали задавать вопросы, а потом попросили подписать показания. Руки так тряслись, что я не мог удержать ручку. У меня взяли пробу на алкоголь, телефон тоже изучили: может, я за рулем писал смс или разговаривал с кем-то? Нет, последнее сообщение пришло еще в кафе.

Пострадавшего отправили вертолетом в ближайшую больницу. В тяжелом состоянии, как сказали врачи.

«Почему вы его не заметили?» Я не знаю, не знаю! Было темно, и одет он был во что-то темное. Может, меня ослепила та машина впереди? Нет, не думаю. Я выпил? Не помню. Хотя, подождите... Я пил только кофе. Меня отвлекало радио? Нет, я его не включал. А передние фары нормально светили? Да, я недавно проходил техосмотр. Тормоза, покрышки... Все было в порядке. Причин для случившегося не находилось. Никакого объяснения.

«Кто может вас отсюда забрать? Родственники?» — спросил офицер. Родители давно умерли, с партнершей мы расстались. Лучший друг жил во Франции, сестра в Шропшире, брат в Ирландии. Я покачал головой в полной растерянности. «Сосед, может быть?» Моя ближайшая соседка — хрупкая восьмидесятилетняя старушка. Мне никто не мог помочь, никто не мог убрать этот ужас из моей жизни.

Полицейские позвонили моим друзьям, у которых был дом неподалеку. Джон и Лора завернули меня в одеяло и увезли к себе. По пути им пришлось остановиться, потому что меня стошнило. Меня выворачивало наизнанку несколько раз, снова и снова. Потом я начал зевать. Я хватал ртом воздух так резко, что болела челюсть, и никак не мог это контролировать.

Я оставался с Джоном и Лорой неделю. Большую часть этого времени я просто лежал в кровати. От шока я впал в ступор. Я чувствовал себя таким хрупким, уязвимым. Как будто пласт кожи просто отпал и оголились нервы. Наконец, позвонили из полиции. Человеку, которого я сбил, было около семидесяти лет. Его звали Майкл Роусон. Он все еще лежал в больнице, в критическом состоянии.

Я осмелился представить себе нашу встречу: вот я несу ему цветы, извиняюсь... Или мы будем злиться и орать друг на друга?

— Чем ты думал?!

— Я то же самое могу у тебя спросить.

— Ты же мне сигналил фарами. Я решил, что ты меня заметил и разрешаешь перейти дорогу.

— Я сигналил другому водителю.

В любом случае я думал, что он выживет. Но через шесть дней из полиции сообщили, что Майкл Роусон скончался. Невозможно описать боль от этого известия. Теперь точно ничего нельзя было исправить. Я стал убийцей.

Как осознать, что ты стал причиной чьей-то смерти? Ты начинаешь думать: а если бы я на минуту раньше или позже вышел из кафе, если бы внимательнее смотрел на дорогу... Но это просто фантазии. «Что мне делать?» — спрашивал я Джона в вечер аварии. «Я не знаю, — отвечал он. — Но ты поймешь».

В первые недели января я отправился за новой одеждой. Черной, в знак траура. Я перестал бриться — казалось кощунством уделять внимание своему внешнему виду. Со мной работали психотерапевты. Много работали. На сессиях я постоянно плакал. Я стал бояться толпы и громких звуков, меня до сих пор пугают замкнутые пространства. Ужас от произошедшего не ослабевал, он повторялся изо дня в день. Врач выписал мне больничный — с диагнозом «посттравматическое стрессовое расстройство». У меня? Нет, не может быть. Я же сильный, я со всем справлюсь.

Наконец, была назначена дата заседания по делу: 28 октября. Адвокат сказал, что если меня не вызывал следователь, я не обязан там появляться. Но я должен был прийти, услышать историю полностью и узнать приговор.

«В происшествии нет вины водителя» — я ждал этих слов 10 месяцев. Как будто исчезла удавка на шее, и я снова смог нормально дышать. На следующий день я сбрил бороду и сложил всю черную одежду в самый дальний угол шкафа. Несколько недель спустя я попробовал сесть за руль. Без слез опять не обошлось, но мантра «Я могу это сделать, я хороший водитель» помогла мне провести в машине полчаса. Но я знал, что это еще не конец.

Я связался с соседями Майкла Роусона. Конечно, я боялся их реакции. Но страхи не оправдались. Эти люди были добры и полны сочувствия. Мы даже смеялись вместе — чего я давно не позволял себе. Я стал понимать, каким человеком был Майкл. «Он любил рисковать, — говорили мне. — У него уже было два инсульта, но он продолжал жить так, как считал нужным». Майкл учился в том же университете, что и я, только на 15 лет раньше. Он был лингвистом и побывал во многих странах — от Африки до Канады. Он увлекался фотографией и любил классическую музыку.

Чем больше я о нем узнавал, тем более живым он мне представлялся. Не просто смерть, не цифра в статистике, а реальный человек. «Знаешь, я сначала злился на тебя, — сказал мне близкий друг Майкла. — И он бы злился. Но потом бы простил». Этот же друг отвез меня на кладбище, где лежал Майкл, чтобы я наконец смог извиниться.

С тех пор прошло два года. Я каждый день вспоминаю Майкла, все еще слишком чувствителен к шуму и сторонюсь толпы. Все еще плачу по малейшему поводу. Если я вижу, что пешеход набирает сообщение, когда переходит дорогу, я кричу ему: «Эй, не будь идиотом! Это очень опасно!» Я ежедневно стараюсь понять, как жить с новым собой. Смириться с клеймом убийцы или не позволять одному событию определять, кто я такой?

Думал ли я когда-нибудь о самоубийстве? Нет. Наоборот, я чувствую, что жить дальше и делать что-то полезное — это мой долг. Долг перед Майклом Роусоном. Я добровольно несу это бремя и буду нести всегда.