Режиссер Ренато Боррайо Серрано приехал в Москву из Антигуа-Гватемалы в 18 лет. Сейчас ему 26. Эти годы вместили учебу во ВГИКе и в Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной, встречу с будущей женой и рождение сына, для которого он снял свой первый короткометражный фильм «Кино для Карлоса». Дебют оказался успешным: картина получила диплом жюри фестиваля «Артдокфест-2017». Ренато рассказал Psychologies о своем восприятии России и опыте жизни здесь.
«Больше всего в жизни я боюсь быть туристом»
Уже в 18 лет я знал, что хочу заниматься кино. У меня на родине, в Гватемале, это примерно как хотеть стать космонавтом. Многие мои друзья учились в киношколах США, Мексики. Но мне хотелось уехать как можно дальше. Хотелось доказать себе, что я смогу сформировать свою личность далеко от всего знакомого. И когда мне, ученику математической школы, выпал шанс учиться по гранту на инженера по добыче нефти и газа в России, я понял: надо ехать.
Я не искал Россию Достоевского. В нашей семье слово «Россия» ассоциировалось с революцией и эпохой 1920-х. Родители-журналисты (папа — социолог, а мама — криминолог) читали русские книги — от «Как закалялась сталь» до стихов Маяковского и Есенина в переводах кубинских поэтов. Так что Россия была для меня страной конструктивистской, серой и снежной.
Я знал имена Эйзенштейна, Пудовкина, создателей языка кино. И надеялся, что поездка станет для меня своего рода шоковой терапией, подарит мне как режиссеру богатый опыт, не менее важный, чем академический учебный курс.
У меня был коварный план, который мне удалось реализовать: я приехал в Москву, окончил, как полагалось иностранцу, обязательные курсы по изучению языка в РУДН, но потом поступил не в Губкинский университет, а во ВГИК, в Режиссерскую мастерскую документального кино Бориса Караджева и Ефима Резникова. Это был 2012 год.
Я учил русский с нуля: «это стол», «меня зовут»… Русский язык не имеет ничего общего с тем, что я знал. Но прожить какой-то новый опыт с самых основ — это как раз то, за чем я и ехал, к чему стремился. Это был такой подростковый максималистский выбор, о котором я нисколько не жалею.
Сложно сказать, каким бы я был сейчас, если бы эти семь лет прожил дома. Это были годы встреч, освоения нового культурного пространства. Я стал думать и говорить на другом языке, что сделало меня намного более рефлексирующим человеком. В нашей латиноамериканской культуре много импульсивности и шума. Мне надо сначала проговорить вслух, чтобы понять, что же я думаю и согласен ли с тем, что говорю. А тут еще и говорить приходится на другом языке. Так что я сначала думаю, потом говорю, а потом снова думаю или передумываю.
На Крайнем Севере я почувствовал какую-то невероятную силу. Она не позволяла мне просто взять и уехать. Я должен был в этой силе разобраться
Больше всего в жизни я боюсь быть туристом. Мне очень важно жить осознанно и пропустить полученный опыт через себя так, чтобы он значил как можно больше. Поэтому для меня было бы трагедией уехать из России, отучившись здесь шесть лет, и «закрыть за собой дверь», не имея возможности разобраться с этим опытом и углубить его.
Годы учебы — это не только время освоения профессии режиссера. Это еще и школа жизни. Возможность что-то понять про себя и пробовать делать много всего разного, экспериментировать. Это период, в который я стал тем, кто я есть.
Уже пять лет я снимаю свое кино. Это даже не один фильм, а трилогия — об одной семье ненецких оленеводов, проживающих на полуострове Таймыр. Оттуда родом моя жена. Мы с Дашей познакомились, когда я был еще студентом. Она художник, окончила Строгановку, и тоже занимается кино. И мы решили вместе ехать в то место, где она родилась, — на Таймыр.
И вот на Крайнем Севере я почувствовал какую-то невероятную силу. Она не позволяла мне просто взять и уехать. Я должен был в этой силе разобраться, что-то про этих людей понять. Оленеводы — кочевники. Каждую неделю они перегоняют стада оленей с одного места в другое. Они постоянно находятся в процессе миграции. И мне эта потребность двигаться, меняться, перемещаться близка. Но только не как туристу, который приехал, сделал несколько фотоснимков «на фоне» и уехал. У каждого путешествия должны быть последствия.
Что для меня последствие здесь? Главное — что я отсюда никогда не смогу уехать насовсем. Это место, в котором я стал отцом. Взял на себя ответственность растить другого человека, и это невероятно важная для меня вещь.
И каждый фильм, который я делаю, — не тот, который можно с легкостью снять и забыть. Это процесс, в который я погружаюсь с решением изменить себя и с пониманием, что я оставляю там часть своей жизни и в результате изменюсь. Это не то, что перестает существовать после того, как ты ушел и закрыл за собой дверь.
Мне нравится сухость российского характера, прямота. В Гватемале общение часто сводится к тому, чтобы доказать другим, какой ты замечательный. В России гораздо меньше старания кого-то расположить к себе, очаровать. Это какая-то прозрачность, которая поначалу казалась мне грубостью, но которую я потом полюбил. В этой сухости есть уверенность: в каких-то вещах компромисс невозможен. Намного легче сблизиться с другими, если не пытаешься их очаровать, говоришь то, что думаешь, и не боишься столкновения, конфликта. Мне это очень близко.
Жизнь в России сделала меня другим человеком — таким, каким я хочу быть. Для меня усилие слушать, понимать людей всегда было мотором. Как и желание проживать свою жизнь более осознанно и интенсивно. Это сильнейшее любопытство привело меня в Россию, которая стала лабораторией, где я пытаюсь понимать, чувствовать и слушать других. А с годами из лаборатории превратилась в дом, который меня определяет.
Осенью вместе с женой и другом из Гватемалы мы собираемся даже открыть маленькую гватемальскую кофейню с традиционными сладостями, чтобы внести свой маленький вклад в столичное разнообразие. Кафе будет называться «Машимон» (это имя божества майя). Еду и кофе будем возить из Гватемалы и готовить десерты по рецепту моей семьи. Их можно будет попробовать в день города, 7 сентября, в рамках маркета уличной еды в Музее Москвы.
За эти годы я настолько здесь обжился, врос корнями, что перестал чувствовать себя иностранцем и понимать, насколько изменился. Интересно было бы пообщаться с тем моим альтер эго, которое оставалось бы там, в Гватемале все эти годы, и посмотреть, что с ним стало. Но это невозможно.
Родители считают, что я уезжал абсолютным максималистом, который горел идеей революционных преобразований и хотел сделать мир лучше. А сейчас они видят человека, который больше задает вопросы, чем провозглашает идеи. Я стал более открытым и менее категоричным. Россия так велика и разнообразна, что в ней очень сложно разобраться. И тот, кто скажет, что ее понимает или знает, — он врет. Чем больше я здесь живу, тем меньше у меня уверенности в своих суждениях.
Истории других героев портфолио «Найти свое место (в России)» читайте здесь.
