В выходной день мы с женой приняли приглашение знакомых поехать на их машине в горы Галилеи. Мы долго искали уютное место и расположились далеко от всех селений на красивой лужайке, где наслаждались свежестью и покоем, а дети увлеченно играли, то и дело подбегая попить. Запасы воды заканчивались, и отец семейства предложил в одиночку съездить куда-нибудь за водой.
Прошло больше двух часов, он не возвращался. Мы начали волноваться, но жена приятеля успокаивала нас, уверяя, что с ним ничего не может случиться и он скоро вернется. Через некоторое время уже и она начала беспокоиться. Позвонила ему по мобильному телефону – он не ответил. «Может быть, не слышит», – предположила жена и стала звонить опять с небольшими интервалами. Трубку никто не брал.
И тут мы по-настоящему испугались. Ну не мог же он не отвечать на звонок, понимая, что мы волнуемся, не знаем, где он и что с ним, а дороги в горах не самые безопасные. Мы не знали, что делать дальше.
Без машины и с двумя маленькими детьми у нас не было шансов выбраться из этого места, которое сразу перестало казаться райским. Но и просто ждать неизвестно чего казалось бессмысленным. К тому же такое пассивное ожидание увеличивало тревогу и наше волнение могло напугать детей. Мы решили идти по проселочной дороге, по которой приехали, – просто чтобы не сидеть в состоянии мучительной беспомощности.
Эта невыносимость собственной «слабости» не позволяла ему понять нашу тревогу
Минут через двадцать его машина появилась на дороге. Он открыл двери, помог детям сесть в машину и дал им по бутылке воды. Он вел себя спокойно и приветливо, как будто ничего не случилось.
Мы спросили его, что произошло. Он ответил, что после того как он с большим трудом, плутая, разыскал магазин, он не мог сразу найти дорогу назад. «А почему ты не отвечал на звонки?» – «Я боялся, что, если вы узнаете, вы очень испугаетесь».
Почему же он не понял, что мы больше всего напуганы именно его молчанием? Ему мешало ответить на звонки нежелание признаться даже самому себе в том, что он заблудился и не владеет ситуацией… Эта невыносимость собственной «слабости» не позволяла ему понять нашу тревогу.
Но самое интересное, что он не врал! Он верил, что заботится о нас – именно так он объяснил себе самому свое молчание.
Это была психологическая защита, которая называется рационализацией: бессознательная попытка объяснить свои неприемлемые мотивы и поступки так, чтобы не разрушить представление о себе самом.
Нас, конечно, такое объяснение не могло обрадовать. Зато мы убедились: то, что выглядит как сознательный обман, часто оказывается бессознательным самооправданием.
