Все началось почти сразу, во вторую ночь жизни моей дочери Лизы. Она начала плакать. Я попыталась ее покормить. Поговорить с ней. Поменять памперс. Покачать ее. Бесполезно. Она уже не плакала, она заходилась от страшного крика. И я оставила ее, крохотную, в пластиковой колыбели, со сжатыми кулачками, согнутыми ножками и широко открытым ртом, и вышла в коридор, чтобы хоть кто-нибудь помог мне.
Я была в отчаянии: материнское знание, как обращаться с этим младенцем, не было дано мне природой вместе с ним. «Ты скоро привыкнешь», — сказала мне усталая дежурная сестра. И прижала мой «маленький сверток» ко мне, кожей к коже, дав девочке соску.
С этого дня я училась спать почти не двигаясь, дышать потише и жить в постоянном страхе, что этот плач начнется снова и я снова не смогу успокоить Лизу. Как только она начинала кричать, мой мир рушился. А это случалось постоянно. Я простодушно открывала для себя, что грудные дети плачут, когда им хочется есть, пить, когда им больно, жарко, холодно, когда они скучают или устали, когда их нужно утешить или когда им некуда деть свою энергию. Итого по нескольку часов в день. Счастье еще, что у Лизы хотя бы не было этих проклятых колик, которые могут свести с ума ребенка, семью, а заодно и соседей.
Не то чтобы я не старалась ее понять. Наоборот, я очень старалась. И узнала, например, что существуют специальные приложения, которые можно загрузить в телефон, чтобы «расшифровывать» крики младенцев. И что эти приложения абсолютно не работают. Что, по мнению одного гарвардского психолога, ночной плач — стратегия выживания: изматывая родителей, младенцы якобы мешают им побыстрее завести следующего ребенка. Потому что в прошлом такие «непрерывные» роды были одной из причин детской смертности.
Еще я беспрерывно сидела на форумах — и чем больше читала, тем больше впадала в панику. «За 30 секунд ты успевала обшарить 15 сайтов, позвонить шести подругам и доктору, — смеется, вспоминая это время, мой муж Алексей. — Причем тебе надо было, чтобы Лиза замолчала немедленно — как будто ее выключили».
Объятия и кортизол
Еще во время беременности я внимательно изучила «теорию». Доктор Спок, например, очень даже рекомендовал оставлять плачущих младенцев одних — в воспитательных целях. Но современные исследователи резко возражают против этого.
Педиатр Катрин Геген убеждена, что нельзя оставлять плачущих детей в одиночестве: последствия могут оказаться катастрофическими: «Кортизол, выделяющийся под действием тяжелого, повторяющегося стресса, оказывает токсическое воздействие на крайне восприимчивый мозг ребенка, а также на развитие нейронов, их миелинизацию, формирование синапсов и так далее. Способности к обучению и запоминанию из-за этого снижаются, может замедлиться умственное развитие».
Утешительные поглаживания снижают уровень гормонов стресса и способствуют синтезу в организме «молекул благополучия»
Детский психотерапевт Альбина Локтионова уточняет: «Все дети рождаются с геном чувствительности к кортизолу. Но он «просыпается» лишь благодаря материнской чуткости и заботе — только тогда организм ребенка начинает дозировать выработку этого гормона в ситуациях, когда он необходим».
Кроме того, симпатическая нервная система детей до двух лет не регулируется парасимпатической системой, и, если родители не утешают младенца, его нервная система становится гиперактивной. Это вызывает более частые инфекции, нарушение дыхания, аппетита, сна, головные боли...».
И если утешительные поглаживания и прикосновения снижают уровень гормонов стресса и способствуют синтезу в организме «молекул благополучия» (окситоцин, эндорфины и серотонин), то страх оставляет след в бессознательном ребенка: дети растут боязливыми, с раннего детства у них возникают приступы тревоги, вспышки агрессивности, возможны нарушения привязанности.
Родительские страдания
Узнав все это, могла ли я оставить Лизу плачущей, даже на секунду? К счастью, с папой ей повезло больше: у Алексея явно лучше получалось успокаивать дочь. Не могу сказать, что это совсем меня не задевало, но в конечном счете здравый смысл взял верх: уж лучше пусть папа успокоит Лизу, чем я буду переживать и из-за плача, и из-за того, что сама не в состоянии ее унять.
Мы пробовали массажи, пеленание, прогулки в коляске, в машине, мерный шум пылесоса, записи морского прибоя и птичьего щебета, колыбельные, кажется, всех народов мира и даже мантры на санскрите с низкими звуками (которые, как говорят, успокаивают). Но спасение пришло с балладами Леонарда Коэна — его низкий хрипловатый голос успокаивал Лизу намного лучше всех моих стараний. Теперь у нас с Алексеем появилось немного времени, чтобы хотя бы обсудить: оставлять Лизу плачущей или нет. Потому что поначалу мы были не совсем согласны друг с другом.
Вместо того, чтобы впадать в панику или злиться, попробуйте на секунду представить, что чувствует ваш грудной ребенок
«Я не знал, что такое грудной ребенок, и поэтому боялся, что, если мы дадим слабину, девочка станет невыносимой, слишком зависимой, что она превратится в тирана, который будет нами помыкать», — признается он теперь. Но тогда он, к счастью, быстро пересмотрел свои взгляды: «Я понял, что она не капризничает, а просто выражает свои потребности». Да, выражает. Настоятельно, шумно и часто. И немного дольше, чем мы представляли. Потребовалось около двух месяцев, чтобы Лиза начала немного варьировать свои крики, а мы научились хоть немного ее понимать.
«Младенец никогда не плачет без причины, — считает Альбина Локтионова. — Его рептильный мозг, который выявляет опасности, уже полностью созрел, тогда как неокортекс, который его контролирует и регулирует, сформируется только к пяти годам. Младенец воспринимает свои примитивные эмоции во всей их яркости и не способен себя образумить». Поэтому вместо того, чтобы впадать в панику или злиться, попробуйте на секунду представить, что чувствует ваш грудной ребенок.
Его тоска бездонна, его ужас осязаем. Он воспринимает свои инстинктивные потребности как угрозы существованию. Если он голоден, ему кажется, что на него изнутри напали «разъяренные львы и тигры», — очень удачный образ, предложенный знаменитым педиатром и психоаналитиком Дональдом Винникоттом.
«Первые 4–5 месяцев плач — единственный способ сообщить о неблагополучии или о потребности, которую ребенок испытывает, — продолжает Альбина Локтионова. — Мощный, сопровождаемый криком выдох облегчает боль, снимает напряжение». Грудной ребенок еще не обладает физической и психической способностью сдерживать свои эмоции, — подчеркивает Катрин Геген: «Для этого ему нужны взрослые. Если они вмешиваются слишком поздно, его мучает тревога, чувство покинутости. Он может испытывать ощущение падения, потери идентичности, утраты целостности и даже погрузиться в депрессию».
Проснуться в тишине
«Непросто утешить младенца, когда он плачет», — успокаивает Альбина Локтионова. Особенно если вы устали от бессонных ночей, если советы не помогают и все чаще кажется, что вы никогда не станете винникоттовской «достаточно хорошей матерью». Но мне неожиданно придал сил плохой совет. «Ну и пусть поплачет. Не надо ей потакать, а то вырастет и будет думать, что в жизни все легко дается!» Угадайте, кто это сказал? Наша патронажная медсестра — видимо, верная последовательница доктора Спока.
«Мы три ночи не обращали внимания на то, что сын плачет. И на четвертую он перестал!» — так написал на одном из родительских форумов отец трехмесячного мальчика, явно гордясь своей твердостью духа и призывая следовать его примеру. «Это ужасно! Всем нам, и детям, и взрослым, нужно утешение, когда мы переживаем горе, — возмущается такими родителями Катрин Геген. — Когда же окружающие не реагируют, ребенок понимает, что звать бессмысленно».
«Крик — признак хорошего здоровья, пусть даже это очень утомительно для родителей!» — заключает Альбина Локтионова. И подтверждает то, о чем писала Франсуаза Дольто в «На стороне ребенка»: «Чем лучше ребенка успокаивают, тем более независимым он станет!»
Со временем плач начинает дифференцироваться: ребенок использует его как инструмент, рычаг для изменения ситуации
Постепенно мы становились «достаточно хорошими родителями», то есть стали находить общий язык с нашей дочерью и верный момент, чтобы вмешаться. Мы поняли: не всегда нужно сломя голову мчаться к Лизе, услышав первый же крик. В наших отношениях стал устанавливаться какой-то ритм, мы начали чувствовать, когда требуется ее успокоить.
«Со временем плач начинает дифференцироваться, — комментирует Альбина Локтионова. — Ребенок использует его как инструмент, рычаг для изменения ситуации. Например, плач протеста, когда мама уходит, плач от страха, когда что-то пугает его. Дистанция в отношениях родителей и ребенка уточняется в ходе их «танца втроем». Это развитие системы тонких настроек друг на друга, умения понимать происходящее. И если это происходит, фундамент психического развития формируется быстрее и успешнее».
Когда Лизе исполнилось три месяца, я поняла, что и я, и она стали вести себя более гибко. Меня уже не так выводили из равновесия ее крики, а ей, кажется, стало легче иногда и потерпеть. Я понимала ее лучше, она меньше беспокоилась. А через четыре месяца после ее появления на свет я проснулась поздно — и в полной тишине. Лиза спокойно лежала в своей кроватке и теребила какую-то игрушку. «Леша, ты представляешь? Ты слышишь?! Она не плачет!» Нет, она не плакала. Она улыбалась.
