Бабушка поделилась со мной этой историей, когда мне было 13 лет. Удивительно, что, кроме меня, в нашей семье об этом не знал никто. Сейчас понимаю: это было наше с бабушкой особое воспоминание-оберег про то, что даже в самые страшные исторические периоды голос одного человека может решить многое.
Моя бабушка, Эмма Александровна Рамих, урожденная поволжская немка, еще в детстве оказалась в Азербайджане: ее семья перебралась туда из-за разразившегося в Поволжье, на ее родине, голода. Она поступила в медицинский институт в Баку и на первом курсе влюбилась в молодого инженера-азербайджанца, а позже, в 1940 году, вышла за него замуж.
Для ее семьи, в которой, невзирая на потрясения двух революций, чтили традиции и выбирали в супруги лишь представителей лютеранской веры, это был отчаянный поступок. Однако родственники, зная упрямый характер своей девочки, с ее выбором смирились.
Тогда они еще не подозревали, что через год, в 1941-м, из-за войны молодожены окажутся в положении потенциальных врагов. К тому времени у них уже родилась дочь, моя тетя. Дед работал инженером-нефтяником, занимался поставкой горючего на фронт. Бабушка была детским врачом: лечила ребятишек в горных селах. Но, несмотря на все ее заслуги, в то время быть этническим немцем обозначало находиться под подозрением. А что, если она «переметнется на сторону врага»?
В августе 41-го деда вызвал партийный организатор. Я не знаю всего содержания разговора, состоявшегося между ними. Обсуждал ли этот человек с дедом какие-то рабочие дела, чтобы подвести к главному? Или сразу перешел к главному? Так или иначе, в один момент он произнес: «Ты сам знаешь, какая сейчас ситуация. Тебе надо развестись с женой. Выбирай: либо разводишься, либо кладешь партбилет на стол».
Ожидал ли он услышать что-то конкретное? Или был готов к ответу своего собеседника, который молча достал красную книжку? «Вот партбилет. Разводиться не буду», — ответил дед.
Я никогда не узнаю имени парторга. Я не знала даже своего деда — он умер за год до моего рождения. Но отчего-то всегда хорошо представляю себе эту сцену. В невыносимо горячем августовском воздухе, еще не тронутом апшеронским осенним ветром, решается будущее бабушки. На кону стоит жизнь моей мамы, которая к тому моменту еще не появилась на свет, а значит — и моя жизнь тоже...
Парторг, сохранивший данный эпизод в тайне, рисковал и свободой, и даже жизнью
«Убери, — вдруг сказал парторг, протягивая партбилет обратно деду. — Об этом слышали только ты, я и эти стены».
Дедушка не развелся. Во время войны не пострадали ни он, ни бабушка, а секрет действительно остался в тех стенах. Хотя парторг, сохранивший данный эпизод в тайне, конечно, рисковал и свободой, и даже жизнью.
Интересно, что бабушка никогда не делала акцента на словах парторга. Скорее она хотела, чтобы я знала про выбор ее мужа. Но его решение как раз казалось мне единственно возможным, ведь бабушка была родным ему человеком. У них была дочь. Как он мог поступить по-другому?
А вот для того, второго, что был в той комнате, бабушка была чужой женщиной. Он не знал ее лично. Не мог представить даже лица. Так и я не узнаю этого человека никогда. Но все равно чувствую себя соединенной какими-то невидимыми нитями с той солнечной комнатой в 41-м. С тем днем, когда были сказаны всего несколько слов, решиться на которые смог бы не каждый.
