«Гипнотический транс – состояние, в котором можно ничего не делать»

В 91 год этот свободолюбивый человек сохраняет стремительность мышления и походки. Представляем вашему вниманию редкую встречу с этим требовательным и чутким гуманистом, великим теоретиком и практиком гипноза.

Psychologies: В прошлой жизни вы были католическим священником, а затем покинули Церковь. Как это произошло?

Франсуа Рустан: Я родился в семье, соблюдавшей католические обряды. Для детей вокруг меня быть католиком было так же естественно, как быть французом или просто сыном своих родителей. Это побудило меня, не отдавая себе в этом отчета, сражаться за эту религию в этой стране и в этом мире. Можно также сказать, что я как раз никогда не изменял моей вере. Вере и всему, что из нее следует, изменило наше время. Католицизм утратил свой смысл. В частности, его правила относительно семьи и отношений основаны на так называемом «естестве», то есть, в конечном итоге, на биологии. Кроме того, миссионерский аспект христианства растворился в молитвенных собраниях и культе индивидуализма.

Почему вы заинтересовались психоанализом?

Ф. Р.: Я не «заинтересовался» психоанализом. Я прибег к нему, потому что это было необходимо по моим личным обстоятельствам, поскольку мое положение было невыносимо. Я больше не мог оставаться на позиции представителя Церкви, не мог отвечать на вопросы верующих, приходивших ко мне. Так я получил возможность убедиться в эффективности психоаналитического метода. И уже потом решил стать психоаналитиком.

Выбрав этот метод, не поменяли ли вы одну веру на другую?

Ф. Р.: Вы спрашиваете о соотношении веры и истины. Важно не пытаться восполнить утрату одной догмы принятием другой догмы. Можно, наверное, с уверенностью утверждать, что тот, кто однажды пережил расставание с иллюзиями, менее склонен к вере. Но это не тот опыт, который приобретается раз и навсегда. В каждом случае и каждый день его приходится повторять заново. Истины не существует, есть лишь ежедневная работа по избавлению от иллюзий. Я верю, что на сегодняшний день нашел ответ на свои вопросы, но завтра, если я не стану глух ко всему, неуверенность или ощущение заблуждения вернутся. Опыт, полученный благодаря психоанализу, стал для меня решающим. Это та опора, которая позволила мне жить без опоры, самостоятельно.

Почему же тогда вы от него отвернулись?

Ф. Р.: Я бы не сказал, что я отвернулся от психоанализа. Я его скорее преодолел, подобно тому как мы отваживаемся преодолеть пустыню или лес, прежде чем находим свой путь. Я заблудился, потерял ориентиры. В основе психоанализа лежит возможность говорить, не пытаясь выразить какой-то смысл, просто так. Нужно выйти за пределы себя, отдаться на волю невнятицы слов. Именно в эти похожие на безумие моменты проявляется глубина, проявляется жизнь.

Вы можете рассказать нам, как познакомились с гипнозом?

Ф. Р.: Я впервые познакомился с гипнозом в моей психоаналитической практике: там он имел форму внушения, то есть воздействия, оказываемого психоаналитиком во время сеанса. И читая Фрейда тоже. Когда психоаналитики настойчиво и категорично заявляют нам, что Фрейд отказался от гипноза, они показывают свою несостоятельность как историков. Гипноз фигурирует в его ранних сочинениях, в «Исследованиях истерии», на первых страницах «Толкования сновидений», на которых он, например, явным образом пишет, что свободные ассоциации (методика, состоящая в озвучивании всего, что приходит на ум, без поисков смысла) неприменимы без чего-то подобного гипнотическому состоянию. Пока я этим не заинтересовался, я разделял мнение своих коллег: гипноз — это нечто отвратительное. Но тем не менее я захотел узнать о нем побольше. Случайными путями ко мне в руки попала книга Милтона Х. Эриксона (Milton H. Erickson). Затем я познакомился с одной американкой, которую учили гипнозу ученики Эриксона и которая позволила нам с небольшой группой друзей провести ряд экспериментов. Результаты не имели ничего общего с тем, о чем я слышал. Это был момент радости и освобождения.

К чему ведет гипнотическое состояние?

Ф. Р.: Оно ведет к тому, что пациент не делает ничего, заставляет его пережить состояние, в котором он не может ничего делать. И что тогда остается? К чему пациент сводится? Что остается, когда мы кого-то лишаем всего, что он делает по своей инициативе? Что человеческое существо не способно дать самому себе? Оно не способно дать самому себе жизнь, не способно дать самому себе состояние жизни, контакт со своим состоянием жизни, погружение в свою собственную жизненность. И именно этот опыт и дает порой удивительные результаты.

Вы теоретик, но также и великий практик в области избавления от контроля. Вы можете объяснить, каким образом ничегонеделание само по себе является действием?

Ф. Р.: «Ничегонеделание», конечно, еще не действие. Более интересный вопрос такой: к чему мы придем, если не будем ничего делать, если дойдем до того, что избавимся ото всего, что составляет собой действие, которое всегда предполагает намерение? Иными словами: что останется, если мы не будем делать ничего? Мы можем ответить по аналогии, спросив себя, что с нами происходит во сне: все жизненные функции сохраняются, в том числе способность видеть сны. Но когда мы спим, мы больше ничего не делаем. Нам остается только состояние самой жизни, и это восстанавливает наши силы. Нельзя ли предположить, что подобное сокращение функций возможно и наяву? В любом случае, это именно то состояние «ничегонеделания», которое является целью гипнотического транса.

Но в конечном счете важен не метод, а тот, кто его применяет. Вы с этим согласны?

Ф. Р.: Все исследования эффективности различных психологических методов подчеркивают ключевую роль личности психолога. Этот фактор важнее всех остальных, в том числе и его уровня владения той методикой, которую он предлагает или которой придерживается. Однако нужно подчеркнуть, что ценность психолога в первую очередь заключается в том, насколько хорошо ему удается не демонстрировать свою образованность. С каждым новым пациентом и каждым новым сеансом единственный способ выразить уважение к неповторимости собеседника — это никак не опираться на предшествующий опыт и приобретенные знания.

Вы говорите, что «всякое человеческое существо страдает психологическим недугом — озабоченностью контролем». Не это ли «озабоченность» объясняет поведение и нарциссические страдания современного человека?

Ф. Р.: Экзистенциальные проблемы не решаются умственным усилием, лучшим контролем над собой или путем объяснений. Психики не существует. Существуют лишь цельные индивидуумы: сердце, тело, дух. И именно это целое нужно вернуть в жизненный контекст, учитывая обстоятельства и позволяя им нас менять. Таким образом, в основе нашего страдания прежде всего лежит неправильное позиционирование. Лучший ответ на ваш вопрос дал Витгенштейн: «Когда мы чувствуем, что сталкиваемся с проблемой, нужно перестать упорно думать об этом, иначе мы не сможем выпутаться. Вместо этого нужно начать размышлять с того места, где мы можем устроиться с комфортом. Главное — не надо настаивать. Все сложные проблемы должны решаться сами собой на наших глазах».