Ги Корно: «Рак помог мне ощутить себя живым»

Psychologies: В апреле 2007 года вам объявили, что у вас лимфома в четвертой, последней стадии, а спустя год вы были здоровы. Произошло чудо?

Ги Корно: Нет, это была работа над собой. Мне хотелось поделиться своим опытом, хотелось предложить читателю поразмышлять не только о том, как выживать, но и о том, как жить — ведь, по моему убеждению, рак предоставляет нам случай развить свои возможности. Работая над книгой, я тем самым завершил процесс выздоровления*. Впрочем, слово «выздоровление» не очень точное, поскольку в нем есть идея определенности, окончательности. А здоровье — вещь подвижная. Вспомните, как мы едем на велосипеде, — важен каждый поворот педали, мы чередуем моменты равновесия и неустойчивости, а если остановимся, то упадем. Со здоровьем точно так же: полчаса мы чувствуем себя здоровыми, а следующие полчаса — больными. В какой-то момент мы находимся в тонусе, мы созидаем себя, что полезно для здоровья, у нас хороший аппетит, есть друзья и почти нет стрессовых ситуаций. В другой период мы себя разрушаем. Что происходит с моим здоровьем, я определяю каждый день, да почти каждый час.

У вас такая долгая история болезни, что какие-то уроки из страдания вы наверняка давно извлекли. Что добавил рак к этому опыту?

Г. К.: Да, у меня действительно длинный путь физических страданий. Вот уже 30 лет я живу с серьезной болезнью — с язвенным колитом, который многие годы мучает меня, и я уже не раз был на грани жизни и смерти. За эти годы боли я приобрел разнообразные навыки, и вот настало время их применить. В тот момент, когда я узнал про свой рак, я как раз только что закончил свою самую успешную книгу «Лучшее в себе»** и проследил по ней весь свой путь — философский, психологический, духовный. Я хотел понять, почему нужно было, чтобы я опять так серьезно заболел. Может быть, потому, что рак позволил разрушить защитные укрепления внутри меня, которые я воздвиг очень рано, еще в детстве, чтобы избежать непонимания, чтобы выжить. Надо было пройти этот путь, чтобы разрушить стены, которые отделяли меня от себя самого и одновременно от других людей. Порой надо оказаться лицом к лицу со смертью, чтобы уничтожить то, что помогало жить. Несмотря на все свои знания, весь свой профессиональный опыт — прежде я не смог этого сделать.

Когда рак настиг вас, у вас все было в порядке: практика психоаналитика, духовная жизнь, исключительно здоровое питание...

Г. К.: Да, правда, рак пришел в мою жизнь тогда, когда я был предельно серьезен. Я ко всему подходил очень серьезно: к питанию, медитации, психоанализу... И люди, которые доверяли мне свои проблемы, тоже относились ко мне очень серьезно. И тут я быстро понял, что рак — это болезнь «слишком серьезных». Что весьма существенная часть меня, легкая, живущая во мне с детства, рвалась наружу, билась изнутри во все стороны, а я не обращал на нее внимания, почти ее не слышал. Во всяком случае, никогда к ней не прислушивался. И нужно было заболеть, чтобы вновь найти ее в себе. И тут я, всегда столь аскетичный в еде, начал время от время есть мясо, позволять себе десерты, пить кофе! И в тот момент это было очень полезно для меня. При этом я остаюсь горячим приверженцем здоровой диеты: рыба, овощи, очень мало сладкого... Я вернулся к ней после рака. Но во время этого испытания я понял, что проблема была не в том, что именно я ел, а в том, с каким отношением я принимал пищу. Нас исцеляет внутреннее единство: воссоединение с самим собой, с одной стороны, и с окружающим миром, с природой, с землей — с другой. Рак вернул меня к себе, к воплощению моей сути.

Вчера вечером я гулял по городу, и наслаждался каждым шагом, каждым прикосновением ног к земле, и радовался. Болезнь привела меня к этому глубокому единению с текущим мгновением, и я наслаждаюсь им. Я наслаждаюсь тем, что существую, наслаждаюсь каждой минутой. Тяжелая болезнь — хороший учитель, потому что вы не знаете, что будет завтра. Вы не знаете даже, что будет через несколько минут. Иногда вы себя чувствуете замечательно утром и очень плохо — вечером. И тогда вы учитесь пользоваться тем мгновением, когда вам хорошо. Такое мгновение — это ворота в вечность. В нем есть свобода и покой, насколько он возможен. Если же не удается это ощутить, надо прекратить бесконечно думать о своей болезни, о том, откуда она взялась и куда она вас приведет. По правде говоря, больного не всегда убивает рак. Иногда это страх.

Страх жизни?

Г. К.: Нет, страх смерти. Но вы правы: страх смерти порой может совпадать с нашими опасениями из-за того, что нашей интуиции недостаточно, чтобы представить себе ту энергию, или душу, или какую-то волну — называйте это как хотите, — которая ожидает нас после смерти. Чем меньше вы об этом знаете, тем больше боитесь смерти. Жизнь бок о бок со смертельной болезнью освободила меня от этого: конечно, я не могу сказать, что не боюсь смерти, но я абсолютно верю в то, что умрет не все, что-то продолжится. К этому «чему-то», как мне кажется, я подходил все ближе и ближе. И теперь чувствую себя в гораздо большей безопасности, чем раньше.

То, о чем вы говорите, это «что-то» стало для вас более ясным в результате болезни?

Г. К.: В какой-то степени да. Моя душа показала мне этой болезнью, что она страдает. Я уделял ей недостаточно внимания. Болезнь подтолкнула меня к тому, чтобы узнать себя поглубже. Это позволило мне снять целый пласт страхов и иллюзий по поводу себя, которые мешали мне узнать и оценить себя по-настоящему, осознать тот образ жизни, который я вел.

То есть вам недоставало любви к себе?

Г. К.: Я думаю, что все болезни, по существу, указывают нам на недостаток любви к себе, недостаток признания. Наши неврозы, наша снисходительность по отношению к себе — не что иное, как стратегии, позволяющие выживать, но не обогащающие нас. Любить себя — значит уважать себя, свою природу, свои таланты, свою сущность. Кроме того, нужно принять тот факт, что все это уже есть в жизни, которая на самом деле гораздо шире, чем мы себе представляем, у нее гораздо больше измерений, чем те, что мы в состоянии осознать. И болезнь — это тоже одно из таких открытий.

Болезнь открыла вам ваши глубинные желания?

Г. К.: Безусловно. Она привела меня к творчеству, более свободному, когда не нужно объяснять, когда можно не заботиться о том, поймут тебя или нет. Я вернул себе право выражаться спонтанно, не беспокоясь о своем имидже. Я не хочу сказать, что персонажа по имени Ги Корно больше не существует, просто в нем появилось что-то более светлое, радостное. Причем это часть меня, она родом из моего детства, и, конечно, ее след можно различить в моей биографии: молодой человек, который хотел работать в театре и писать стихи, но по множеству разных причин этого не сделал. Конечно, я всю жизнь работал с этой частью себя. Я собирал артистов и психотерапевтов, разыгрывал сцены, занимался с актерами, но даже это превращалось в крайне серьезное занятие. Я утратил былую легкость, свободу. Я изменил себе, я потерялся.

Разве не психоанализ помог вам примириться со своим детством?

Г. К.: Да, юнгианский психоанализ. Он, как мне всегда казалось, наиболее близок к душе, что меня в нем и привлекает. Есть некое духовное измерение, связанное с образами, которые всегда меня восхищали: сны, мифы, алхимия, различные религии. Юнг пролистывает перед нами эту огромную книгу образов и рассказывает о нашем творческом характере. Он сам был художником, и его больше всего интересовало именно творческое измерение человеческой личности. Однако я считаю, что и другие виды психоанализа — Фрейда, Адлера — делают очень важную работу, которую юнгианский анализ (если его понимают недостаточно глубоко) может не выполнять: они помогают «почистить» то, что пришло от папы с мамой. Это основа основ. Стремиться к раскрытию духовного мира, не занимаясь чисткой этих авгиевых конюшен, — небезопасный путь, слишком оторванный от эмоционального мира. Так что очень важно найти верное равновесие между всеми этими подходами — фрейдистским, юнгианским, духовным, энергетическим...

По вашему мнению, рак может быть способом, который использует наше бессознательное, чтобы сообщить нам, что мы сбились с пути...

Г. К.: Не бессознательное, а наша суть, душа. Для меня душа — это не нечто бесплотное, а то, что руководит нами из глубины и участвует во всех измерениях человеческого существования. Именно она говорит с нами через психическую или физическую болезнь. Душа — это сила, порой темная. Она обращается к нам через кошмары, расстройства, бред. А болезнь возникает тогда, когда душа избирает суровый, жесткий путь.

Что же она нам говорит? «Ты сам виноват, что болен»?

Г. К.: Она говорит нам: «Стоп». Когда дерево страдает от загрязнения среды, оно выразит это тем, что будет ронять листья или желтеть. Но дерево не несет ответственности за загрязнение. Оно лишь показывает, что ему плохо. Кроме того, оно указывает на что-то, что гораздо сильнее его. Я уверен, что мой рак говорит о моей душе, о сложностях моих отношений с ней, но также и о сложностях в отношениях, которые есть у всех нас. В этом общем беспорядке, даже там, где царит здоровье и равновесие, должно быть немного места для неуравновешенности, хаоса. Когда я стал знаменитым психоаналитиком, в моей жизни больше не осталось места для этого хаоса. Понадобилось что-то очень жестокое, чтобы разбить этот порядок вещей. Вот что дал мне понять мой рак.

Что бы вы сказали тем больным, которые осознали, подобно вам, смысл своего страдания, использовали все средства, о которых вы говорите: питание, креативное видение, медитацию, терапию, — а болезнь все равно прогрессирует?

Г. К.: Я сказал бы им, что даже если им не удается выздороветь, они излечивают нечто, что было очень болезненным внутри них. Всегда стоит остановиться и сказать себе: «Сейчас я внимательно вслушиваюсь в свои страхи, сожаления, печали, в свое чувство стыда». А затем надо двигаться вперед, подняться и начать проживать очередной день. Делая так, мы пробуждаем в себе неведомые силы, о которых и не догадывались. Вот что я хочу сказать: болезнь помогает нам быть живыми. Но это вовсе не значит, что мы не от нее не умрем. Это значит, что мы умрем, но совершенно иначе. Ежедневно вот так отступать на шаг от смерти — все равно что играть гаммы. Быть может, мы умрем, никогда не написав оперы. Но играть гаммы — значит уже заниматься музыкой. Если бы я умер, я бы умер с улыбкой на губах, потому что я бы умер с мыслью о том, что что-то произошло, что-то уже сдвинулось в сторону возвращения к душевному равновесию. Как бы то ни было, мы все умрем. Жизнь — это смертельная болезнь. Процесс дегенерации всегда идет быстрее, чем процесс регенерации. Если посмотреть с этой точки зрения, исцеление — лишь переходный момент. Но никогда не поздно поработать над собой.

Вы рассказываете в книге о вашей подруге Яне, которая сражалась с раком в то же время, что и вы, и умерла. Может ли ее случай служить иллюстрацией к вашим словам?

Г. К.: Яна обладала необыкновенной внутренней мудростью, была очень сильна духовно. Но ее детские раны были слишком глубокими, слишком горькими, она не сумела посмотреть на них иначе. Она умерла, сознавая свои границы, понимая, какую работу не смогла проделать. Но она умерла, сохраняя весь свой внутренний свет. Она научила меня двум вещам. Прежде всего, уважать выбор своего пациента, даже если он не совпадает с твоим, даже если ты знаешь, что он может оказаться роковым. А кроме того, ее проигранная борьба с болезнью показала мне: если то, что может нас спасти, остается вовне, мы умираем. Спасение не приходит извне — внутри нас что-то обязательно должно измениться. Может быть, это произойдет слишком поздно и мы не сможем излечиться? Но работая над собой, мы уже займем позицию, отличную от той, когда больной ждет, что всемогущая химиотерапия вытащит его. Никто не может нас вытащить без нашего участия. Каждый день я решаю, что я буду чувствовать, чему радоваться, с кем увижусь, что буду есть, чтобы поддерживать внутреннее равновесие. Нас исцеляет вкус к жизни, стремление быть самим собой. Конечно, я умру. Может быть, даже от рака. Но я умру счастливым от того, каким был мой путь.