Базинский: реальная история любви

Какая странная зима в этом году… Ветер совсем весенний. Самое время чувствовать себя Мэри Поппинс, вот только нет подходящего зонта. Или настроения? Я сижу на подоконнике и рисую пальцем на морозном стекле. Солнце, пальмы, море. Паруса, лодки. Жаль, что моя картина растает.

Сегодня приходил Базинский. Сказал, что уезжает. Звал с собой. Конечно, я не поеду. Это глупость — ехать не пойми куда, не пойми на сколько. Зеленых глаз Базинского будет не хватать. Так же, как его глупого смеха и привычки щелкать пальцами, которая так меня раздражала. История с Базинским началась давно. Мне было пятнадцать, а ему на год больше. Мы познакомились, когда пережидали дождь под крышей главпочтамта. Я была совсем тонконогая, а он похож на воробья — взъерошенный и смешной. Мы смотрели на дождь и мокрый город и как-то незаметно заговорили. О чем-то незначительном. Кто какую музыку слушает и на какие дискотеки ходит.

А потом оказалось, что мы с ним живем в одном районе и в далеком детстве даже лазали на один и тот же тополь, потому что он был помечен с одного бока надписью «Коля + Маша = любовь».

Мы переждали дождь и вышли из-под крыши нашего временного пристанища уже добрыми приятелями. А потом наступило лето. Базинский катал меня на маленькой одиночной яхте, мы бродили по песчаным пляжам, плавали наперегонки, карабкались по скалам, и там, на самом верху, на согретом за день летним солнцем камне он написал мое имя и, конечно, «Я тебя люблю».

Так было много всего, сейчас кажется — целая жизнь. Мы наряжали вместе елку на Новый год, я рисовала его глаза, писала ему стихи и дарила свой внутренний мир, тогда сплошь сплетенный из какой-то совсем детской веры в чудеса, из солнечных зайчиков, цветных снов, доброты, ангелов.

Базинский же оставался Базинским. Тогда еще смешным, строгим, бровастым мальчишкой, которому не дали детства. Сложные отношения в семье, постоянные ссоры родителей, которым было почти всегда не до него, никакого уюта в доме, никакой веры в лучшее. Это поражало меня — он привязался ко мне, тянулся к моему свету, но в глазах его всегда читалась уверенность, что чудес не бывает.

Он напоминал волка, а я — мотылька. И все же лучшее, что он делал, делалось для меня. Он не знал, что такое нежность, но, когда я гладила его по щеке, замирал, как преданный пес. Мне удавалось перевернуть его внутренний мир с ног на голову. Я чувствовала, что его жесткое уже тогда сердце в моих руках таяло воском. Он ничего особенного не говорил, но я чувствовала — Базинский мой. Мой со всеми потрохами.

Так проходило время. Я заканчивала школу, а он — колледж. Я порхала, Базинский двумя ногами прочно стоял на земле. Я много разговаривала — он все больше молча смотрел. У меня постоянно менялся круг общения, он был верен старым дворовым товарищам. Которые, кстати, росли в совершенно других семьях и условиях. Которые были успешнее и благополучнее с самого своего рождения.

Но все они слушались моего Базинского. У них не было даже мысли, что кто-то может занять его место в их дружной компании. Еще со школы я замечала, что он наделен какой-то особенной внутренней силой. Это потом я узнала слово «харизма» — несомненно, самое подходящее для Базинского определение. При этом он не делал ничего особенного, не льстил, редко улыбался и вообще вел себя совершенно спокойно. Говорил редко, но метко, шутил «в пику», вообще с юности отличался острым языком.

Мы практически везде были вместе. И сначала все было очень интересно — быть подружкой лидера компании всегда лестно, к тому же Базинский с самого начала ассоциировался у меня с бетонной стеной, через которую очень хотелось пробиться. Я постоянно пыталась до него достучаться…

К тому времени мы с ним встречались два года, конфетно-букетный период уже прошел, и я стала откровенно чахнуть и скучать. Он не мог понять, что мне нужно, — его не приучили, какая романтика могла быть в его семье? Сплошь выживание… Тепличные растения там погибали. Он готовил мне обеды и наливал ванну с душистой пеной, вытирал меня полотенцем, делал чай.

Мне хотелось красивых слов. Я рисовала его портреты и не видела реакции. Он молча смотрел. Я писала стихи и не слышала реакции. Он молча читал.

Я цвела как майская роза, и знакомых становилось все больше. Мне дарили цветы однокурсники, приглашали в кафе, посвящали песни… Я купалась во внимании. Базинский все это видел. И снова делал вид, что его это не касается. Я начала устраивать ему безобразные сцены. Мол, смотри, за мной ухаживают какие-то посторонние люди, меня любят, мне говорят об этом! Он не реагировал. Просто приходил. Ничего не менялось.

Однажды какой-то влюбленный юноша подарил мне шикарный букет роз. Я поставила его на самое видное место. Пришел Базинский. И ничего не спросил.

Я взорвалась:

— Как ты можешь совсем не реагировать на такие вещи?! Ты не любишь меня! Ты приходишь и уходишь — все как раньше, ничего не меняется. Я девушка, мне не сорок лет, я хочу романтики!

Базинский сверкнул глазами и ответил: «Пусть дарят, если тебе так хочется. Я ни с кем соревноваться не буду».

Постепенно все рушилось. Меня тянуло в шумные компании, в красивые места, клубы, рестораны. Базинский оставался собой: товарищи, учеба, появилась работа. Он тоже, казалось, перестал понимать, нужна ли я ему. Все чаще уходил в себя. А я все сильнее терзала его душу, пыталась раскрыть то, что тогда раскрыть было невозможно.

Потом произошел перелом. Однажды я поставила его перед выбором — день рождения друга или вечер со мной. И он выбрал день рожденья. Он решил, что это мой очередной «взбрык», а завтра все будет как раньше. А я в тот же вечер пошла в кафе. Мне было ужасно обидно и одиноко. В кафе я встретила знакомого из университета. Мы сели за один столик и разговорились. Его все называли Алекс. Наверное, из-за фамилии Алексеев. Я рассказала ему всю свою историю. А он мне — свою, очень похожую.

На следующий день позвонил Базинский. Я не взяла трубку. Я пошла гулять с Алексом.

Наша с ним история была похожа на праздничный торт: много сливок, клубники и все очень-очень сладко. Я нашла то, что искала: Алекс постоянно восхищался мной, находил во мне все новые достоинства, я писала ему стихи — он почти плакал от восторга, я рисовала его портреты — он гордился ими и вешал каждый на стену. У него были очень красивые руки. И все говорили мне, что Алекс внешне очень похож на Базинского.

С Базинским мы увиделись только спустя пару недель: все время до этого я не отвечала на телефон и старалась реже появляться дома. Он звонил не переставая. Я решила поставить точку на отношениях с человеком, который меня не любит.

Он все-таки нашел меня. Застал дома. Я никогда не забуду его глаза: сам он был очень бледный, а глаза темнели зрачками. Он смотрел куда-то вглубь меня. Он не верил, что я ушла. Просил еще немного подумать. Я говорила ему: «Понимаешь, Базинский, это — все. Я никогда не была нужна тебе по-настоящему».

И тогда он стал говорить.

— А разве я был тебе нужен? Почему ты вбила себе в голову, что я не люблю тебя? Почему тебе нужно было все это глупое внимание от каких-то посторонних людей? Почему ты считала, что я где-то гуляю? Что мне нужны только мои друзья? Я тебе это говорил? Я хоть раз пытался от тебя уйти, предать тебя?

Я сидела и ревела в ответ. Он ушел. Я обещала подумать… Я подумала и решила начать новую жизнь. Алекс поддержал меня в этом. Под подъездом пестрели надписи о любви. Дома стояли цветы, он завалил меня открытками и красивыми словами. Мы придумывали истории про нас и рисовали картинки друг для друга. Наш маленький мир полгода был самым красочным и необыкновенным.

Все это время звонил Базинский.

Мы иногда виделись. Это были странные встречи. Мы пили чай, болтали, и все было почти как раньше — только я ему больше не принадлежала. Про Алекса разговор никогда не заходил — это было негласное табу. Мы говорили обо всем на свете, и это был один из тех аспектов общения, которого мне раньше так не хватало. Базинский медленно, но верно становился мне другом.

А потом я заболела, меня положили в больницу, и Алекс не нашел времени навестить меня. Я пролежала там всего двое суток, но в первый же день ко мне, не зная адреса больницы и номера палаты, с полным пакетом фруктов пришел Базинский. Я опять ревела, а он молча гладил меня по волосам.

С того момента отношения с Алексом начали портиться. Мы ссорились, он то и дело срывался, начинал кричать, мог назвать меня как угодно — а через секунду так же пылко и громко признаваться в любви. Я попалась на крючок «кнут и пряник» и не могла отказаться от нашего «мы». Мне казалось, что жертвовать собой ради любви — это подвиг, а подвиг — это прекрасно.

Однажды, отдыхая на природе, мы сильно поругались, и я ушла домой через лес. Дело было поздним вечером, под ногами шумели листья, и мне казалось, что за мной кто-то идет. Алекс остался в лесу, обиженный и не понятый мной.

Я шла и разговаривала по телефону с Базинским… Всю дорогу, все полчаса, он рассказывал мне какую-то ерунду, спрашивал, мимо чего я прохожу, пытался помочь выйти и найти дорогу к городу. Приехать не мог — был за двести километров от меня, но очень рвался. Конечно, с Алексом произошел неминуемый разрыв. Это очень сложно — ужиться вместе двум творческим людям. Вся наша с ним история, помимо праздничного торта, напомнила еще и вспышку молнии — ярко и мгновенно, оставила после себя синеву ночного неба.

С момента первой встречи с Базинским прошло восемь лет… За это время много всего произошло. Я окончила университет, нашла хорошую работу, он тоже. Теперь ему предлагают уехать в другой город, обещают более престижную должность. Как и прежде, мы видимся, болтаем, я поддерживаю его, он меня, у меня куча знакомых, у него старые друзья, и наше общее прошлое не дает нам просто забыть друг друга. И оно же не дает мне посмотреть на Базинского по-новому — говорят, нельзя войти в одну реку дважды.

…Я сижу на подоконнике. Какая странная сегодня зима. Ветер совсем весенний… Самое время для ветра перемен… Не хватает только зонтика, — а так можно было бы превратиться в Мэри Поппинс, у вся жизнь поменялась бы, как по мановению волшебной палочки. Рисую на стекле паруса и яхты. Чаек и морской берег. Скоро уедет Базинский… Мне будет не хватать его серо-зеленых глаз и его привычки щелкать пальцами, которая так меня раздражала…