30 лет в тайге: история настоящего охотника

Глухой таежный лес, за плечами — ружье, и тысячи километров одиночества. Внезапные встречи с хищниками и, что едва ли не опаснее, — с браконьерами. В таких экстремальных условиях 53-летний охотовед Павел Фоменко провел большую часть своей жизни. Но таким был его осознанный выбор.

В 20 лет он во главе студенческой бригады начал активную борьбу с теми, кто незаконно убивает животных. С тех пор в среднем по полгода Павел Фоменко проводил в тайге, а другие полгода — дома, во Владивостоке. Сегодня на его учете едва ли не каждый тигр и леопард на юго-западе Приморья: вот уже четверть века Павел работает зоозащитником в фонде.

Сохранение редких хищников планеты — зона его ответственности. За заслуги в деле сохранения амурского тигра Павел Фоменко награжден Малой золотой медалью Русского географического общества. Как страстный охотник стал ревностным защитником природы? Что заставляет его искать опасностей, бежать от комфорта и семейного тепла к жизни в одиночестве? История настоящего охотника.

Путь к мечте

Мой папа — шахтер, и брат — шахтер, и мне сам бог велел стать шахтером, потому что в моем родном городе Междуреченске Кемеровской области кроме шахт ничего не было. Я с отличием окончил там горно-строительный техникум, и меня направили в Ленинградскую горную академию. Но что-то пошло не так. Мне не нравилось уродовать землю, взрывать ее, я чувствовал, что это не мое. Мечтал же я исключительно об охоте и рыбалке. С детства ходил в лес, это была настоящая страсть. Посещал все кружки, которые были как-то связаны с лесом, — юного охотника, юного стрелка, юного биолога. Любая букашка была для меня открытием.

И вот во время учебы в техникуме мне на глаза попался журнал «Охота и охотничье хозяйство», где было маленькое объявление: в Иркутском сельскохозяйственном институте производится набор на факультет охотоведения.

Я положил журнал под подушку и думал только об этом. Честь и хвала моим родителям — они не стали мне мешать, увидев, что я ищу свой путь. В общем, вместо Ленинграда я поехал на восток, в Иркутск. На охотоведа был сумасшедший конкурс — 17 человек на место. Я зубрил биологию и химию до потери сознания и сумел поступить.

Охотовед — настоящая мужская профессия, это и романтика дорог, и романтика рубля. Ты хорошо зарабатываешь и делаешь важное, опасное, интересное дело. Тогда, в советское время, когда стоимость пушнины была высокой (от 40 до 70 рублей за шкурку), четыре месяца, успешно проведенных в тайге, позволяли охотнику остальные восемь месяцев не работать. А знаний, которые мы там получили, хватило бы для того, чтобы управлять страной, — от экономики, права, товароведения и бухучета до ветеринарии, следопытства и собаководства.

Научились владеть разными видами оружия и транспорта, ловить пушнину и ее оценивать, организовывать охотничьи хозяйства. Учеба стала для меня настоящим счастьем. Сразу почувствовал себя на своем месте. Призвание-то свое охотничье я понял достаточно рано, в 10-летнем возрасте, когда добыл своего первого дятла. И в институте как будто домой попал.

Мне повезло еще и в том, что институт подарил настоящих друзей. У охотоведов ведь особые отношения. Опасные и сложные задачи сплачивают, потому что без взаимного доверия, поддержки и чувства локтя в условиях тайги не выжить. Эту дружбу мне удалось пронести через всю жизнь, чем я очень горжусь.

Опасная охота

Испытаний в тайге множество, буквально на каждом шагу. Но страха перед лесом у меня не было никогда. Я с юности подолгу оставался один в лесу, под любой кочкой мог найти приют, а потом, когда работал штатным охотником, проводил по четыре месяца в тайге один, без всяких средств связи, общаясь разве что с собакой. Так что я точно знаю: медведя и тигра бояться не надо, они нормальные парни.

Если в лесу и стоит бояться кого-то, то только человека. Я борюсь с браконьерами больше 30 лет. В институте у нас была боевая комсомольская дружина имени Улдиса Кнакиса (Кнакис, выпускник нашего института, в 1970 году убит браконьерами в Калмыкии). Меня охота на браконьеров увлекла гораздо больше, чем охота на животных. Я со второго курса руководил дружиной, и мы, 70 студентов, держали в страхе всех браконьеров Иркутской области. Вот где была настоящая опасность.

Победить равного очень непросто. Он двуногий зверь — и я тоже, он убегает — я догоняю. Как будет реагировать человек, которого ты должен задержать, изъять оружие, а он этого не хочет? В лесу, когда ты оказываешься с ним один на один и свидетелей нет, риск остаться там в качестве корма волкам очень большой. Меня не раз пытались убить, стреляли, резали, хотели выгнать из института. Я был настоящий комсомолец-максималист, шел напролом, и если ловил какого-нибудь высокопоставленного партийного сотрудника-коррупционера, старался довести эту историю до логического конца.

Однажды меня вызвал первый секретарь Иркутского обкома партии, рядом с ним сидел инструктор обкома, которого я поймал на браконьерстве, и они меня увещевали: «Павел, ну давайте договоримся». Я отвечаю: «Вы с ума сошли? Вы, коммунисты, для меня примером должны быть!» Результат был совершенно фантастический. Я стал таким специалистом, что мог в городе, по дороге из общаги до института, изъять по 2-3 ствола.

Проходил по автобусным остановкам и смотрел, что у людей в руках. Если видел нечто похожее на ствол в рюкзаке, проходил мимо, как бы случайно задевая рюкзак, и если понимал, что это ствол, доставал удостоверение дружинника и просил предъявить документы. Их не было, как правило, и мы оформляли протокол.

Понятно, что браконьеры не исчезнут совсем, у меня иллюзий нет. Но я стараюсь сдерживать это социальное зло, пока могу. Это очень важно. Руки опускаются от другого — когда видишь несправедливость на высшем уровне — на уровне судебных инстанций, бездарных следственных органов. Когда наши усилия по поиску браконьеров оказываются бесплодными в судах, то энтузиазм падает, тогда переключаюсь на что-то другое — горные лыжи, спортивную стрельбу... Интересов в жизни, к счастью, много.

Жалость или страсть?

Добывать на охоте зверя, птицу — это правильно, это по-мужски. И только когда я смог прокормить семью за счет дикой природы, ощутил себя по-настоящему взрослым. У многих коренных народов, тех же удэгейцев и нанайцев, именно так и происходит посвящение в мужчину. Но я не охочусь ради трофея, я охочусь ради здоровья семьи. Потому что считаю мясо домашних животных и птиц негодным для их питания.

Есть у меня и другие установки. Например, никогда не смогу убить тигра, для меня это символ дикой природы. Никогда не буду убивать глухаря. Это птица, которая меня научила тому, как надо относиться к жизни.

Произошло это в Иркутской области, я был на третьем курсе и поехал на глухариную охоту. Это очень популярно весной: они, когда токуют, глохнут на несколько секунд. И у тебя есть возможность сделать за это время три прыжка, приблизиться к птице, остановиться, дождаться новую песню, снова подпрыгнуть поближе, уже на выстрел.

Было пасмурное, дождливое утро, я думал, что глухари не будут вообще токовать, но один все-таки запел. Я попрыгал, разглядел его в сумерках и выстрелил. Глухарь падает камнем на траву и неожиданно для меня подскакивает снова. Я понимаю, что он никуда не денется, спрятался за дерево и вижу, что мой глухарь начинает снова токовать. Он распушил огромный хвост, расправил перья, но у него было перебито горло, и вместо песни из клюва пузырями шла кровавая пена. Песня не получалась, а он все равно пытался это делать. Он продолжал жить, бороться за самку, он ничего не видел в своей страсти.

Я вышел из-за дерева, присел. И тут он начал на меня наступать — то ли был в шоке от выстрела, то ли терять уже было нечего. Подошел ближе, подпрыгнул и начал меня крыльями избивать. В этот момент я понял, что совершил великий грех. Я прервал эту песню, эту жажду жизни — и ради чего? По сути, непонятно ради чего. Я застрелил глухаря, отвернувшись, чтобы не видеть, как он умирает, а потом долго рыдал.

Человеку в городе некогда подумать: кто я в этой жизни? Был ли я прав или неправ в той или иной ситуации? А здесь происходит переоценка ценностей. Когда я долго нахожусь «в полях», становлюсь совсем другим. Потом две недели вижу в городе то, что обычно не замечаю, вижу малейшую фальшь в человеке. Малейшую. Настолько обострены все чувства после нахождения в дикой природе, общения с дикими собратьями.

Семейное дело

Мое большое везение в том, что мне с таким образом жизни удалось найти понимающую жену. Это была любовь с первого взгляда однозначно. С того взгляда, который мы бросили друг на друга в троллейбусе, когда были еще студентами. Она посмотрела на меня — и вышла на остановке, а я понял, что сделаю все, чтобы ее найти. И нашел. Сумел заинтересовать, убедить, завоевать, одним словом — добыл. Добычу зовут Юля. Вот так и получилось — один взгляд и на всю жизнь.

Было время, когда Юля месяцами ждала меня дома, крестиками в календаре дни до моего возвращения отмечала. Теперь уже «в полях» бываю реже, 2-3 месяца в году, остальное время — на дистанции доступа от семьи. Юля учитель английского и немецкого языков, но теперь работает вместе со мной в Фонде, занимается связями с общественностью.

Многие дела в Фонде стараюсь планировать так, чтобы быть вместе. У нас растут два пацана, младшему 14 лет, старший уже окончил школу, выбирает свой путь. Если их бросить в лес, они не пропадут, все умеют и знают.

Я вот в этом сезоне не добыл ни одного зверя, а младший сумел прокормить всю семью. Но дети не хотят идти по моим стопам. У них другие интересы. И это нормальная история, я не давлю на них. Самое большое разочарование — это когда родители направляют тебя туда, куда ты идти не хочешь.

Главные ценности

В каждой работе есть индикаторы того, насколько ты успешен. В моем случае индикаторы — тигры. Они есть, они живы. Значит, мой труд не напрасен. Сейчас много времени занимает у меня работа с конфликтными тиграми и тигрятами в реабилитационных центрах. Ведь психически тигры очень ранимые, если их кто-то напугал, долго преследовал, то они испытывают сильный стресс, который влияет на их физиологию.

Находим их обычно изможденных или раненых. Отлавливаем, помещаем в реабилитационные центры, пытаемся понять, что произошло, лечим. Если тигр мертвый, пытаемся разобраться, что произошло и кто виноват. Если живой — возвращаем в дикую природу.

Но это лишь небольшая часть моей работы «в полях». Ведь я отвечаю за сохранение не только хищников, тигра, леопарда, но и животных, которыми они промышляют, — диких копытных, енотов, барсуков. Да и мест обитания животных в целом. Работаю с охотничьими хозяйствами, силовиками, специально уполномоченными… В общем, со всеми, кто имеет отношение к охране природы, — и все это большой труд.

Убежденные вегетарианцы часто называют нас, охотников, «убийцами» и «негодяями». Но мы единственные, кто осознанно — понимая, что теряет — охраняет в России дикую природу. Без нас природа исчезнет, я это точно знаю. Конечно, я говорю сейчас о настоящих охотниках, с большой буквы.

Недавно увидел по телевизору очередной сюжет о людях, которые убили тигра. Репортеры называют их «охотниками». А надо называть браконьерами, преступниками. Настоящий Охотник — не хладнокровный убийца, тешащий свое самолюбие. Это тот, кто сумел сохранить страсть, доставшуюся от предков, кто в охоте видит романтику дорог и возможность познания природы, для кого примерами являются великие русские поэты и писатели — посвятившие свою лучшую лирику женщине и охоте.

Охотник с большой буквы — тот, кто нашел компромисс между добычей животного и его же сохранением. Я это сделал и пытаюсь научить этому других.