«Запертые в невидимом футляре»: как вернуться к нормальной жизни

Мы оказались во власти микроскопической силы, которой хватает наглости принимать решения вместо нас. Мы злимся и негодуем, точно застряли в глухой дорожной пробке, но вокруг нас — ни души. Запертые в невидимом футляре, мы жаждем вернуться к нормальной жизни, полагая, что имеем на это полное право.

Вдруг выясняется, что нормальная жизнь — это наша главная святыня. Мы никогда не придавали ей значения, а правду сказать, даже не пытались определить, в чем же она заключается. Но мы требуем, чтобы нам ее вернули.

Нормальная жизнь откладывается, и никто не знает, как надолго. Настало аномальное время, и нам предстоит научиться жить в этой аномалии. Мы должны найти рациональное объяснение тому, почему мы с ней соглашаемся, и не сводить его к одному лишь страху смерти.

Возможно, вирусы и лишены интеллекта, но в чем-то они способнее нас — они быстрее меняются и приспосабливаются. Пожалуй, имеет смысл взять у них пару уроков.

***

Эпидемия вынуждает нас относиться к себе как к членам коллектива. Она заставляет нас сделать над собой усилие, на которое в обычное время мы не способны, напрячь воображение и понять, что мы неразрывно связаны друг с другом, а значит, совершая тот или иной выбор, должны учитывать присутствие других. В условиях заражения мы выступаем как единый организм. В условиях заражения мы снова становимся сообществом.

В последние дни я часто слышу следующее возражение. Если, судя по всему, летальность болезни, вызываемой этим вирусом, не слишком высока, особенно для людей молодых и здоровых, почему я не могу продолжать вести обычную жизнь, ведь рискую при этом только я сам? Разве право на капельку фатализма не входит в перечень неотчуждаемых прав свободного гражданина? Нет, никто из нас не должен рисковать…

Если мы, молодые и здоровые, подставляемся вирусу, тем самым мы немного приближаем его к людям сверхвосприимчивым. …Все, что мы делаем и чего не делаем во время эпидемии, касается не только нас. И это одна из тех вещей, о которых я не хотел бы забыть, когда все кончится.

Пытаясь найти краткую формулировку сути происходящего, какой-нибудь легко запоминающийся слоган, я наткнулся на статью в журнале Science за 1972 год, озаглавленную «Больше — значит разнообразнее». Ее автор, Филип Уоррен Андерсон, писал об электронах и молекулах, но его выводы приложимы и к нам, людям: эмерджентный эффект от наших единичных воздействий на группу отличается от простой суммы этих воздействий.

Если нас много, каждое наше решение имеет такие глобальные последствия, которые иной раз трудно себе представить. В условиях распространения заразы отсутствие солидарности означает прежде всего нехватку воображения.

***

Мы путешествуем чаще, чем все предшествующие поколения, и на более длинные расстояния; мы сталкиваемся с таким числом других людей, какое и не снилось нашим предкам. Если нам случается подхватить насморк, вирус, поселившийся в нас, перемещается вместе с нами; мы тащим его в собой в Милан и в Лондон, в супермаркет, куда ходим через день, и в квартиру родителей, с которыми обедаем по воскресеньям.

Заразе все равно, к кому прицепиться, ей достаточно, чтобы мы чихнули. …Воздушное сообщение полностью изменило судьбу вирусов, позволив им в самое короткое время колонизировать самые отдаленные территории.

Но мы передвигаемся не только по воздуху. У нас также есть поезда и автобусы, автомобили и даже суперсовременные электросамокаты. Одновременное перемещение семи с половиной миллиардов человек — вот что такое сегодня транспортная сеть коронавируса. Быстро, удобно, доступно — все как мы любим. С появлением заразы наша эффективность превратилась в наше проклятие.

***

Один из моих друзей женат на японке. Они живут в пригороде Милана. У них дочка пяти лет. Не далее как вчера мама с дочкой пошли в супермаркет, где к ним подскочили два типа и начали орать, что это они во всем виноваты и что пусть они валят обратно в свой Китай.

Страх заставляет нас совершать странные поступки. В 1982 году, когда я родился, в Италии был диагностирован первый случай заболевания СПИДом. Моему отцу было тогда 34 года, и он работал хирургом. Как он позже рассказывал мне, в первое время врачи понятия не имели, как себя вести, — ведь никто не знал, что это за вирус.

Если им приходилось оперировать зараженного пациента, они надевали вторую пару перчаток. Однажды во время операции с руки больной женщины на пол капнула кровь, и анестезиолог с воплем отскочил подальше от стола. Отец и его коллеги были врачами, но они боялись.

На самом деле никто на сто процентов не готов встретить новый вызов. В обстоятельствах, подобных тем, что мы переживаем сейчас, можно наблюдать самые разные реакции: гнев, панику, равнодушие, цинизм, недоверчивость, смирение… Следует помнить об этом и стараться вести себя чуть более осмотрительно, чем раньше, а также проявлять к окружающим больше сочувствия. И уж конечно не набрасываться в супермаркете с руганью на ни в чем не повинных людей.

***

Чем лучше информирован восприимчивый — о числе заболевших, о местах вспышек, о заполненности больниц, — тем адекватнее будет его поведение. Всегда есть отдельные люди, совершающие странные поступки, но большинство из нас вполне разумны. В научных моделях наша сознательность учитывается как один из факторов, смягчающих течение эпидемии.

Тем не менее буквально с первого дня послышались обвинения в адрес тех, кто публиковал точные цифры: якобы они сеют панику. Видимо, лучше их замалчивать или использовать такую методику подсчета, которая рисовала бы более благостную картину.

Но тут неожиданно выяснилось, что именно при таком подходе и начинается паника: если от нас скрывают правду, значит, на самом деле все гораздо хуже, чем нам говорят. Через два дня цифры вернулись на главные страницы новостных сайтов и больше с них не исчезали.

Эти шараханья — признак испорченных отношений. В современном мире граждане, власти и экспертное сообщество — это стороны любовного треугольника, переставшие понимать друг друга. Если представители властей еще доверяют экспертам, то нам, гражданам, у них веры нет; они не считают нас достаточно эмоционально устойчивыми, чтобы адекватно реагировать на эпидемию.

Эксперты о нас тоже не слишком высокого мнения и предпочитают разговаривать с нами упрощенным языком, в чем мы мгновенно улавливаем подвох. Что до властей, то мы и раньше поглядывали на них с подозрением, и у нас нет причин менять свое к ним отношение сегодня. Мы бросаемся к экспертам, но они слишком непоследовательны.

В результате мы совершаем все более неразумные поступки, из-за чего доверие к нам падает еще ниже. Вирус обнажил механизм этого закольцованного недоверия, которое воспроизводится вновь и вновь, стоит науке войти в соприкосновение с повседневной жизнью. Как раз оно и порождает панику, а вовсе не точные цифры потерь.

***

В эти дни мне часто вспоминается 89-й псалом: «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобрести сердце мудрое». Возможно, он приходит мне на память потому, что с тех пор, как началась эпидемия, мы только и делаем, что считаем.

Считаем, сколько человек заболело, сколько выздоровело и сколько умерло; считаем, сколько пациентов попало в больницы и сколько учебных часов пропало у школьников; считаем, сколько миллиардов потеряли биржи, сколько масок продали аптеки, сколько часов ждать результатов теста; считаем, сколько километров нас отделяет от очередного очага заражения, сколько человек не попадет в заранее оплаченные номера в отелях.

Мы считаем друзей и знакомых, с которыми можем поддерживать связь. Считаем вещи, которые стали нам недоступны. Но главным образом мы считаем дни. Сколько еще дней должно пройти, пока не кончится карантин?

Тем не менее мне кажется, что этот псалом должен натолкнуть нас на еще одну мысль. Может быть, нам стоит поучиться «счислять» свои дни, чтобы понять их ценность? Понять, что ценен каждый день, включая те, которые представляются нам бесконечным ожиданием и пустой тратой времени.

Подробнее читайте в книге Паоло Джордано «Заражение». Перевод с итальянского Елены Васильевой (Синдбад, 2020).