Недавно с друзьями состоялся ностальгический разговор о вкусах детства. В буквальном смысле. Каждый вспоминал свою любимую детскую еду. Я рассказывал о сладком кефире с хрустящей «французской» булочкой с сыром, сгущенном кофе из жестяной банки, маминых коржиках с корицей. Кто-то – о своих привязанностях. Тогда я подумал: ведь вкус детства – это не просто прустовские мадленки. Не просто воспоминание старых декораций или того или иного пейзажа за окном. «Это радость состояния, которое является твоим свободным состоянием, но возникло оно из твоей собственной жизни», – так говорил по этому поводу в своих лекциях о Прусте философ Мераб Мамардашвили1.
Значит, истина появляется тогда, когда наша, действительно нами испытанная жизнь как бы всплывает в нас очищенная и ясная. Она – полностью наша. Вкус детства – это то, к чему нас приучили: к удовольствию от чтения или к солоноватому привкусу крови во время дворовой драки, к ощущению широты или убогости пространства, в котором жил, к радостному смеху младшей сестренки или пьяной ругани родителей.
У каждого из нас свой вкус детства. Жизнь еще предложит много разных вкусов, их можно и менять, но тот, первозданный, – не вытравить. Даже если мы ничего не помним из детства – ни игрушек, ни дней рождения, ни подарков, ровным счетом ничего, – он есть, программу не изменить, он с нами навсегда. Как писал об этом сам Марсель Пруст: «Когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более стойкие, более верные, запахи и вкусы долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе, ожидать, надеяться, продолжают, среди развалин всего прочего, нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке, огромное здание воспоминания».
Именно вкус детства зачастую определяет наше мировоззрение, является питательной средой наших политических предпочтений. Вкус детства определяет во многом дальнейший стиль жизни. Поэтому, когда произносят затертую до дыр фразу «Все мы родом из детства», имеется в виду не просто, что оно у нас у всех было, и не только, что мы все продолжаем оставаться детьми наравне с другими, приобретенными ипостасями («взрослый», «родитель»…). А то, что именно там, в детстве – у кого какое было, – формируется, если хотите, наша индивидуальная ментальность, настраивается внутренний камертон. То есть то, как мы думаем, на что откликается душа, а что ей претит. Что резонирует, а что диссонирует, ласкает слух или режет. Формируются наши нравы, программируются основные реакции.
Ментальность – это наше персональное умонастроение, особое видение мира. Может ли она существенно меняться? Скорее как исключение. Поскольку представляет собой «обратную сторону» человеческого сознания, которая во многом скрыта от человека и им не отрефлексирована. И в этом смысле о вкусах действительно не спорят.
1 mamardashvili.com
