Psychologies: Отличается ли актер от человека другой профессии? Правда ли, что актеры — люди с особым психотипом?
Юрий Грымов: Человек, который способен притворяться и кривляться, — это не актер. У актера совершенно другая психика. Безусловно, навыки профессионального мастерства необходимы, но без внутреннего содержания они бесполезны. Хороший актер — это диагноз.
Верите ли вы в терапевтическую функцию театра? Искусство лечит?
Терапевтический эффект театра, конечно, существует. Театр лечит. Отношения зрителя со спектаклем и актера с персонажем очень личные и интимные, у каждого свои. О них редко говорят вслух. Там, в нескольких сантиметрах между краешком сцены и зрительным залом случается магия. На каждом спектакле «Матрешки на округлости Земли» в театре «Модерн» и зрители, и актеры плачут. Каждый о чем-то своем, но я верю, что это слезы очищения.
Пушкин пишет: «Над вымыслом слезами обольюсь» — мне кажется, это та самая идея об очищающих слезах, которую древние греки назвали катарсисом. Эта эмоциональная встряска помогает остановиться в бешеном ритме мегаполиса и задуматься о чем-то более важном, чем бесконечное зарабатывание денег. Задуматься о тех, кого мы любим, но кому забываем об этом сказать.
Считается, что в эпоху гаджетов театр остается тем редким местом, где зритель может побыть наедине со своими мыслями, пережить настоящие эмоции. В чем магия? Можно ли понять, что заставляет людей по вечерам приходить в темные залы и сопереживать придуманным сюжетам?
Зрители приходят, во-первых, посмотреть на таких, как они сами. Хотя я встречал людей в зале, которые с трудом могут отвлечься от телефона: во время спектакля все равно туда периодически поглядывают, проверяют мессенджеры. Я думаю, что это симптом нездоровья.
Театр способен дать эмоциональный контакт, кино — не всегда. Кино все-таки ближе к развлечению, тем более сегодняшнее
Во-вторых, люди приходят посмотреть на чудо, которое происходит здесь и сейчас. Это прямой эмоциональный контакт, сродни контакту между родителями и детьми. Степень или силу этого контакта трудно измерить. Но эти взаимоотношения существуют.
Театр способен дать эмоциональный контакт, кино — не всегда. Кино все-таки ближе к развлечению, тем более сегодняшнее. Театр — старший брат кинематографа. И мне иногда кажется, что зрители до конца не понимают, что на сцене живые люди. Они, конечно, это осознают, но не всегда помнят об этом во время спектакля. Это то, что позволяет вновь ощутить себя ребенком и поверить в чудо.
Шекспир создал метафору «весь мир — театр», которой мы пользуемся до сих пор. Не считаете ли вы опасным отношение к себе как к актеру на сцене?
Я не думаю, что театр — это выдумка или кривляние. Театр — отражение жизни, поэтому хороший спектакль по форме может быть совсем не похож на жизнь, но эмоции, которые вы испытываете, будут очень сильными.
В театре другая правда — сценическая. Актер, которого убивают на сцене, через пять минут встает и кланяется. Смерть не всегда имитируется убийством и кровью. Она может быть показана через странные на первый взгляд решения. Но, вплетаясь в канву спектакля, эти сценические приемы сильнее затрагивают переживания зрителя. В моей сценической версии «На дне» «клошары» превращаются в «нуворишей», хотя ни одного слова Горького мы не изменили.
И когда человек, обладающий всем, произносит: «А ведь зачем-нибудь я родился?» — смысл, вложенный автором, усиливается и раскрывается по-новому. Ведь реалии, в которых мы живем, тоже изменились. Для меня оригинальный текст — священен и неприкосновенен, но адаптировать его под современность не только можно, но и нужно.
