Я задавал этот вопрос разным женщинам. И по их удивленным лицам понимал: им даже в голову не приходит, что у мужчин может быть какое-то другое счастье, чем у женщин.
Между тем за десять веков существования литературы не создано ни одного произведения о мужском счастье! Значит, скорее всего, предмета не существует. Мужчина ищет смысл существования, а не счастье, его цель — преодоление смертности. Перед женщиной такой задачи не стоит, потому что для нее это не задача. Она может родить, продлить себя биологически и обычно не видит необходимости в физическом бессмертии.
Мужчина оказывается в экзистенциальной западне и пытается преодолеть этот тупик в деятельности, творчестве или в подвиге. Мужчина — векторное существо. Его интересует действие с непредсказуемым результатом, попытка выйти за собственные пределы — возможно, даже путем саморазрушения!
Вы можете мне возразить. Указать на купцов или европейских протестантов с их строгим семейным укладом, семейными ценностями. Но и это самоотречение, а не стремление к счастью.
Неоднократно описано, что умный мужчина, что, впрочем, редкость, не способен укрыться в тихой заводи любви. «Я ее еще люблю, я жизнь за нее готов отдать, но мне с нею скучно» — вот печоринская формула жертвенной любви. Не правда ли, она сильно отличается от женской?
Мы никогда не сможем воспроизвести в себе эмоциональный мир другого пола, поэтому счастье двоих — иллюзия
Все мы наблюдали такую сцену: женщине звонит школьная подруга — и они разговаривают два часа о чем-то своем, несмотря на то что двадцать лет не виделись. Это потому, что женщина запрограммирована на поддержание связей. Это ее функция — поддерживать, сохранять. А мужчина разрушает и создает заново. Женщина бежит от одиночества, а мужчина его утверждает. Для мужчины зазор между должным и сущим непреодолим, но дает возможность развитию, а женщина ищет «равновесия».
Мы никогда не сможем воспроизвести в себе эмоциональный мир другого пола, поэтому счастье двоих — иллюзия. А что же остается мужчине, если не счастье? Минуты владения собой и миром, ощущение полноты существования в его сиюминутной временности и тоска по невозможности продлить мгновение.
«На свете счастья нет, а есть покой и воля», — говорит один поэт. «Как будто в буре есть покой», — откликается другой, а ведь оба доподлинно знают, что ни покоя, ни воли нет. И в частном письме женщине по-французски Пушкин пишет, что счастье, возможно, находится в том «может быть», которое произнес Рабле на смертном одре. Это то «может быть», которое уже за пределом физического существования. «Куда ж нам плыть?»
