Унаследованная травма: как она мешает строить семью

Psychologies: Часто мы слышим, что институт семьи отжил свое, смысл брака утрачен, семейные границы размыты. И все-таки многие люди решаются создать семью. Как наше прошлое может повлиять на их судьбу?

Мария Тимофеева: В ХХ веке в России была полностью разрушена модель семьи и утрачена способность передачи культуры из одного поколения в другое. Вслед за культурологом Адамом Керемом под культурой я понимаю особый для каждого народа набор образцов. То, как мы строим отношения, как воспитываем детей, какую еду готовим, как работаем, ведем торговлю или возделываем поля, — все это входит в понятие культуры. Она транслируется через носителя культуры от уже умершего поколения поколению еще не родившемуся.

Культура впитывается из воздуха, перенимается совершенно неосознанно. Ей нельзя научиться. Но у нас после революции произошел слом, и вместо культуры стала транслироваться идеология — нечто искусственное, выдуманное из головы. Одним из главных тезисов этой идеологии было: семья — пережиток прошлого, она должна отмереть. Добавьте к этому физическое уничтожение носителей культуры — почти 10 млн детей в 1920-е годы остались без отцов. Плюс эмиграция. И это только начало века.

Что происходило с семьей потом?

Долгие годы главным считалась не семья, а общество. Человек сам по себе оказался не важен, важно было то, что он сделал для общества. Идея, что ребенок — величайшая ценность, что он только начинается и к нему нужно бережно относиться, не приживалась. Дети должны были быть дисциплинированными и послушными. Из них растили удобных граждан. С последствиями такого подхода мы сталкиваемся и сейчас. «Мало ли чего ты хочешь» или «мало ли что ты думаешь» — распространенные у российских родителей фразы.

Огромное количество детей воспитывалось в детских домах. Если обоих родителей репрессировали, детей отправляли в лагеря для детей врагов народа, где вынуждали отказываться от родителей. Многие дети вообще не знали, кто их родители и где они. В семьях об этом не говорили, хранили в секрете. Это был вопрос выживания. Нужно было скрывать репрессированных, родственников за границей, тех, кто был в плену и на оккупированной территории. Все это разрушало семью, было направлено против нее. И до сих пор не принято говорить детям, что они усыновлены.

Как мы сегодня ощущаем это прошлое?

Мы до сих пор несем его в себе. Всем нам чрезвычайно сложно строить семьи, у нас нет образца. Мы можем очень хотеть, стараться, но не у всех получится. Попробуйте вспомнить, сколько вы лично знаете действительно благополучных семей? Я — одну. Единственное, что нас спасает сегодня, это то, что кому-то все-таки удалось «проскочить». Иначе как бы до нас дотянулись тонюсенькие ручейки той далекой культуры?

Есть, конечно, и другой путь: сознательно, намеренно воссоздавать — читать, находить образцы, следовать им, развиваться… И есть семьи, которые стараются идти этим путем. Но часто пары все равно ссорятся, конфликтуют, не выдерживают особенности другого, срываются, уходят. Из-за унаследованной травмы запас прочности у супругов очень небольшой. Не хватает внутреннего ресурса.

Объясните, о какой травме речь.

О травме, которую получили предыдущие поколения и которая передается дальше. Те, кто прошел войну или лагеря, не могут ее прорабатывать — не хватает психических сил. Для них характерно бегство в нормальность: «Было страшно, но я героически все преодолел». Это бессознательный процесс, когда личность становится ограниченной, не допускает сложных душевных движений. Потому что любое движение может столкнуть обратно, в непрожитую травму.

Как правило, такие люди сконцентрированы на простых ценностях. К примеру, чтобы еды было достаточно (и поэтому дома у них два холодильника). Травму начинают проживать отчасти дети детей войны, но больше их внуки и правнуки.

Что они чувствуют? Вернее, что мы чувствуем?

Представителей этих поколений беспокоит что-то смутное, ничем не обусловленное. Они сталкиваются с переживаниями, про которые ничего не могут ни сказать, ни понять. К примеру, одна моя пациентка не знала о том, что ее бабушка была в ссылке, но каждый раз, когда речь заходила о репрессиях, она начинала плакать. В конце концов она нашла ответ... А иногда он может прийти в сновидении.

Как мы наследуем прошлое?

Психика человека формируется теми отношениями, которые были у него в детстве. В психоанализе их называют объектными: сильный и слабый; агрессор и жертва; жадный и голодный. В наших семьях были приняты тоталитарные объектные отношения — отношения подчинения. В них неважна личность, и она не может развиваться. Хорошие объекты обязательно были слабыми, а всесильные объекты — жестокими, холодными и склонными к садизму.

Тоталитарные отношения в семье возможны во всех обществах. Но если жизнь устроена не тоталитарно, в нее трудно проецировать эти отношения. У нас же они до сих пор подкрепляются.

Как эти отношения передаются ребенку?

Родители могут быть тоталитарными объектами, которые требуют полного подчинения, в том числе и полного подчинения мысли. К примеру, мать точно знает, что нужно ее ребенку: «Надень шапку, тебе холодно». А поскольку задача ребенка — адаптироваться к семье, он может только ей подчиниться.

Но есть и другой способ передачи: родители воспринимаются как теплые и хорошие, но слабые — они сами являются жертвами всесильного жестокого объекта (государства). Когда ребенок вырастает, он может стать таким же хорошим и добрым, но абсолютно несостоятельным в жизни. Или, наоборот, может присоединиться к мощной машине тоталитаризма.

Что может нам помочь?

Пытаться возрождать и возрождаться. На индивидуальном уровне помогает психоанализ и психотерапия. Важно ответственно относиться к жизни и воспитанию детей, отказаться от погружения в «сон разума» перед телевизором. А на уровне общества нужно заняться переработкой этого груза, подобно тому как это было сделано в Германии.

Когда преступления называются преступлениями, ситуация меняется: возникает диалог, идет обсуждение в обществе, прошлое анализируют в прессе и в школьных учебниках истории. Но это задача рассчитана на десятилетия. К сожалению, пока нет признаков того, что она будет решаться.