Ирвин Ялом: «Я не хочу держать дистанцию»

Psychologies: Давайте начнем с самого начала — с вашего детства.

Ирвин Ялом: Я родился в Вашингтоне. Мое детство было не слишком радужным. Семья бедная, я рос с сестрой, которая была на семь лет старше меня. Мы жили в квартире на втором этаже над небольшой продуктовой лавкой, которую держали наши родители. В нашем негритянском квартале мы были единственной белой семьей. Я вспоминаю это время без особой радости.

Выходить из дома было небезопасно, да и дома было невесело. Родители наши были людьми старой формации, они плохо разбирались в современной американской жизни, да и нами заниматься им было некогда: они работали очень много и тяжело, по 12 часов в день, шесть дней в неделю.

Вам было 10 лет, когда на ваших глазах семейный доктор спас жизнь отца, у которого случился инфаркт. Тогда вы и решили посвятить себя медицине, нашли свое призвание?

И. Я.: Да, действительно была такая история. Но независимо от нее выбор медицинского поприща для меня был предопределен, поскольку в те времена это была «классическая» карьера для отличников из среды еврейской иммиграции.

По сути, возможны были только два варианта: либо заниматься медициной, либо продолжать семейный бизнес. Как мы шутили — становишься либо врачом, либо неудачником. Если бы я знал, что могу стать писателем-романистом, все могло бы сложиться иначе. Но я не был знаком ни с одним писателем. И не знал, что такое возможно. Однако я со всей определенностью могу сказать, что выбрал своей специализацией психотерапию благодаря чтению великих русских писателей.

Помню страшное напряжение во время обучения в колледже: работать приходилось сутки напролет. Первое время я чувствовал, что по уровню моей подготовки я изрядно отстаю от товарищей. Я так много работал, что было не до размышлений, нужно было накапливать, собирать знания.

Очень сильной мотивацией для нас была пятипроцентная квота: именно такой процент студентов-евреев допускался в медицинских учебных заведениях. Поэтому, чтобы иметь возможность продолжать обучение, нужно было делать все на отлично. Кроме того, я стремился закончить колледж не за четыре года, как все, а за три. Я был влюблен в мою будущую жену Мэрилин и хотел как можно скорее на ней жениться. Я боялся ее потерять.

Одна из ваших самых известных книг называется «Экзистенциальная психотерапия». Вы создали этот метод и применяете его в вашей практике. Вы можете рассказать, в чем его суть?

И. Я.: Экзистенциальной психотерапии как таковой не существует. Чтобы применять ее на практике, нужно хорошенько освоить разнообразные терапевтические техники и глубоко интересоваться экзистенциальными вопросами.

Что значит жить? Как относиться к смерти? Как найти смысл жизни? Даже если вам удалось найти верного спутника жизни, как принять мысль о том, что умирать вы будете в одиночку — так же, как и пришли в этот мир?

Если вы начнете по-настоящему размышлять о собственной жизни, вы неизбежно придете к этим экзистенциальным вопросам — о смерти, об одиночестве и о смысле жизни. Экзистенциальная психотерапия в этом и состоит: обращаться к этим метафизическим темам в рамках курса лечения.

Меня всегда глубоко интересовала философия — не та, что связана с областью математической логики, а та, что занимается вопросами смысла жизни. И я не вижу причины противопоставлять философию и психотерапию. Обе эти дисциплины занимаются самыми важными вещами.

Однако приходится признать, что далеко не всех пациентов интересуют такие проблемы. Конечно, эти вопросы присутствуют в их жизни, но ко мне они приходят не за их разрешением. Людей в первую очередь волнуют брак, любовь, карьера… И я занимаюсь с пациентом тем, что ему больше всего нужно в данный момент.

Влияет ли внимание к таким экзистенциальным вопросам на вашу терапевтическую практику и отношения с пациентом?

И. Я.: Безусловно. Если вы понимаете, что мы, люди, все плывем в одной лодке и всех нас ждет одна и та же перспектива — перспектива исчезновения, тогда вы как терапевт выбираете иной путь.

Я не устанавливаю дистанцию с пациентом, не стараюсь занять нейтральную позицию. Я вступаю с ним в отношения. Я стараюсь в точности понять, что он хочет мне сказать, и отвечаю ему, не играя при этом роль духовного наставника.

Моя цель состоит в том, чтобы не позволить людям поддаться искушению подчиниться какому-то «верховному» существу, идеологии или религии. Наш диалог должен не связывать, но освобождать.

Вы даете много советов и указаний в течение курса терапии?

И. Я.: Я не хочу, чтобы меня воспринимали как некое всеведущее существо. На мой взгляд, хороший психотерапевт не должен выступать в такой роли. Я говорю о том, что знаю, и спокойно признаю, если чего-то не знаю. Когда я могу, я даю ответы на вопросы.

Иногда мне даже приходилось заниматься саморазоблачениями. Например, с Джинни, моей пациенткой, героиней и соавтором книги «Хроники исцеления. Психотерапевтические истории», она проходила у меня курс терапии больше сорока лет назад.

И мне пришла в голову революционная для того времени идея: а что если Джинни будет знать, что я думаю и чувствую по ходу наших сеансов? И я давал ей читать свои заметки — этого никто еще никогда не делал.

Я уверен, что каждый пациент задает себе вопрос: а что мой врач думает обо мне? И я открыт к такому разговору. Я считаю, что они имеют право спросить у меня о том, что, я думаю. И всегда им говорю, что, если хотят, пусть спрашивают.

И каждый раз, когда я это делал, результаты были превосходными: это оживляет процесс терапии, дает материал для следующих сеансов. Пациенты видят, что вы с ними искренни, что их не осуждают и они могут высказываться свободно.

Но как же быть с доброжелательным нейтралитетом, который настоятельно рекомендовал Фрейд?

И. Я.: Прежде всего я думаю, что этот принцип нейтралитета устарел. Это интересно в теории, но в терапии не приводит к успеху. Психотерапия — это прежде всего отношения, и лечит именно эта связь. К тому же я уверен, что сам Фрейд занимал очень активную позицию, встречаясь со своими пациентами: он внедрялся в их жизнь, очень много с ними разговаривал.

Я главным образом работаю с отношениями, которые мои пациенты поддерживают с другими людьми. Часто именно для этого они и приходят консультироваться: чтобы изменить свои отношения с родителями, возлюбленными, друзьями… Но дело в том, что с этими людьми я никогда не встречусь.

Поэтому я рассматриваю те отношения, которые развиваются между пациентами и мною. Я открываю им глаза на некоторые вещи, если считаю, что это может быть для них полезно, могу указать на какие-то изъяны, и мы можем вместе работать, анализируя эти трудности и сложные узлы.

Но если вы говорите о себе, не рискуете ли вы блокировать «перенос» вашего пациента: помешать ему сделать из вас любимого отца, отсутствующую мать?

И. Я.: Для того чтобы произошел перенос, вовсе не обязательно быть молчаливым и непроницаемым, он произойдет в любом случае, поскольку это очень мощная сила.

Вы знаете, я сам три года проходил курс психоанализа со специалистом, который стойко придерживался традиций и был очень «дистантным». И у меня осталось чувство, что я только зря потерял время. Я не хочу держать дистанцию. Я хочу быть человечным, хочу взаимодействовать.