Дэниел Крейг: «У кого-то другого трава всегда зеленее. Это разрушает»

Расслабленность. Спокойствие. Уравновешенность. Безмятежность. Какие еще есть определения для того состояния, в котором, кажется, пребывает человек в кресле напротив меня? Приведите их все, и все они подойдут, чтобы охарактеризовать его взгляд, позу, тембр его голоса и тон.

Я только что пробирался сквозь толпу в Сохо, чтобы подняться на террасу отеля, где назначена встреча с Дэниелом Крейгом. Я ехал в набитом людьми вагоне метро, потом в заполненном лифте… И вот сейчас отступили и гомон, и шум Лондона, и разговоры незнакомцев, и сама тревожность нашей жизни — перед лицом моего собеседника, его расслабленности, его безмятежности, его уверенности, его расположенности ко мне, совсем чужому человеку…

Да и пришедшему сюда с корыстной целью — выведать о нем побольше. Хотя он уверяет, что цель эта вряд ли достижима: он совсем не умеет говорить о себе — не находит ничего исключительного в событиях своей жизни, он и хотел бы, да нечего рассказать…

Крейг и его жена-коллега Рэйчел Вайс — самая закрытая актерская пара? Да ведь обычная, обычная пара. Его карьера в Голливуде нетипична? Разве? Его категорический отказ продолжать играть Джеймса Бонда после фильма «Не время умирать» экзотичен? Нет, естественен.

Дэниел Крейг, кажется, не согласен ни с одним распространенным мнением о себе. Тем интереснее узнать его собственное. Но он, правда, говорить о себе не склонен. И тогда мне приходится применить сильнодействующее средство.

Psychologies: Слушайте, ведь это довольно смело — завести ребенка в 50 лет…

Дэниел Крейг: Смело? Эвфемизм для «глупо»? 50-летний папа с детской перевязкой на груди выглядит глуповато? А некоторые женщины с вами не согласились бы: увидев меня с коляской на улице или в аэропорту с ребенком на руках, они были очень благожелательны, говоря: «Добро пожаловать в клуб!»

У меня такое ощущение, что когда родилась и росла моя старшая дочка Элла, ей сейчас 27, я этого не прочувствовал, не дочувствовал… Мне было 23, все впереди, я жил… будущими радостями, будущей необыкновенной жизнью. А ребенок был настоящим, Элла уже была самой большой ценностью, но в этой ценности не было волшебства, магии, только любовь и ответственность.

А вот теперь я чувствую волшебство: что малышка родилась, что она моя и удивительно на меня похожа. Что она останется после меня. Так я продолжусь — в чертах ее детей, в том, чему я научу ее, а она — моих внуков. Теперь каждый день — а я хочу проводить с ней каждый день, и мне почти это удается — я имею дело с магией. Это совсем другое чувство отцовства. Не то, что в молодости.

Имея маленького ребенка, наверное, как-то иначе воспринимаешь собственный возраст и, извините, старение?

Я бы сказал, с энтузиазмом. Я по-новому смотрю на Генри, хотя знаю его с пяти лет (Генри — сын жены Крейга Рэйчел Вайс и режиссера Даррена Аронофски. — прим. ред.). Он вступает в непростой период тинейджерства, и я вижу, как меняются его приоритеты, его интересы, на что смещается фокус его внимания. Совсем не факт, что я так же серьезно относился бы ко всему этому, если бы не родилась младшая дочка.

Говорят, заводя детей в зрелом возрасте, можно продлить молодость. Но ни у Рэйчел, ни у меня такой идеи не было. Нам хорошо вместе: мы любим готовить, обсуждаем роли и даем друг другу советы. В этом смысле наш брак во многом интеллектуальный… Но мы, к счастью, не тот случай актерской семьи, когда жизнь превращается в постоянную репетицию, что случается в нашей среде, между прочим, нередко.

Нам просто хотелось иметь общего ребенка — знак связи, которая больше решений и желаний, которая навсегда. Ребенок для нас своего рода синоним безусловности, нерушимости. Возраст, по большому счету, тут ни при чем.

А решение больше не играть агента 007 связано с возрастом?

Разумеется. Я старею. И экшн уже дается нелегко. Ведь быть Бондом… это в каком-то смысле монашество. Пять месяцев жестких тренировок. Все время подготовки и съемок — ни глотка пива, еда выверена диетологами, спать — в девять вечера, вставать в пять утра. И опять тренировки. Но главное…

Слушайте! 5 фильмов и 15 лет жизни с ними достаточно, нет? Ни на одном этапе не стоит задерживаться, когда чувствуешь: он подходит к концу. А я всегда чувствую. Бонд для меня как для актера закончился. И еще знаете… Я даже за рулем люблю уступать дорогу. А в карьере… Ну правда, надо уступить дорогу тем, кто моложе. Кто-то другой наверняка хочет сыграть Бонда. И может его сыграть. А если я уйду, то и сможет.

Разве вы не хотели сыграть Бонда? У вас, британца и актера, была мечта сыграть агента 007 — символ «британскости» и современной мужественности?

Для этого надо иметь амбиции. А у меня никогда их не было. Такая черта характера, как соревновательность, у меня почти на нуле. Я так много занимался спортом в детстве и юности, что всю отпущенную мне соревновательность истратил.

Однокурсники в театральной школе меня просто пугали: они со всех ног бежали искать агента, боролись за роли, и довольно жестко. А я никогда не интересовался, кем еще занимается мой агент, где играют коллеги, каковы их гонорары.

Как только ты окунаешься в это, начинаешь сомневаться в себе, сравнивать себя с кем-то, задаваться вопросом, почему у тебя нет того, что есть у другого… У кого-то другого трава всегда зеленее, а тебя это разрушает.

Но вдруг и стимулирует тоже?

Меня — нет. Я заметил еще в детстве, что побеждаю в тех играх, которыми увлекаюсь, в которых мне все равно — проиграю я или выиграю. Бонд был мне безразличен. Когда мне предложили эту роль, я даже растерялся. Долго думал. Выписывал на листе бумаги справа все «за», слева все «против».

«За» были, конечно гонорары, «против» — что эта роль отпечатается на мне навсегда, и отныне будут предлагать только таких же твердокаменных экшн-героев. И я уже никогда не пройду по улице не замеченным толпой папарацци… Да и как актер я скорее Пуаро, чем Бонд. Вы видели «Достать ножи»? Неплохо, да? Мой Бенуа Блан — напыщенный сыщик, самодовольный гений, проницательный болван. И смешно, острохарактерно. Вот это точно «моя» роль…

Но в Бонде есть нечто… Джеймс Бонд — порождение послевоенной депрессии. Мир во Второй мировой столкнулся с немыслимым — с миллионами жертв, с холокостом. Кто из философов сформулировал этот вопрос: возможно ли искусство после Освенцима? Красота после Освенцима?

Он действует, чтобы улучшить мир. И будто говорит всему истеблишменту: я буду работать на вас, но на своих условиях. Бонд в своем начале, защищающий империю и королеву… по сути, чувак «левый». Хотя он выполняет задание, у него нет начальства, он в глубине души не признает руководителей.

Я тоже. У меня есть авторитеты, например, любимый преподаватель в театральной школе, великий режиссер Деклан Доннеллан. Он однажды дал нам, возможно, лучший совет, который учитель может дать ученику: «Никогда не огорчайтесь из-за профессиональных неудач. Потому что вас могут ждать еще большие неудачи»…

Но что меня окончательно убедило, так это Барбара (Барбара Брокколи, продюсер бондовского цикла. — Прим. ред.). Женщина, которая посвятила жизнь делу отца, продолжила франшизу Альберта Брокколи и даже увеличила ее масштаб. Барбара убедила меня, что Бонд будет новым.

Вам совсем не свойственен мачизм бондианы…

Да ведь и Бонд уже другой. Он стал реалистичнее и чувствительнее. Он экшн-герой, который теряет, проигрывает, терпит неудачи и оплакивает. Ну правда, это уже не Бонд великого Шона Коннери, который говорил одной из своих девушек: «Слушай, детка. Слушай, когда говорит мужчина», — или хлопал другую по заду.

А вам не хотелось сыграть того Бонда, Бонда — носителя традиционной мужественности?

Сыграть — о да. Я же актер! Но шлепни тот Бонд женщину сегодня — он бы получил сдачи. И это хорошо, правильно. Я правда невысоко оцениваю всю эту… петушиность. Никогда не принимаю участия в мужских соревнованиях, кто круче. Даже на словах. И считаю равенство полов выигрышем для мужчин. А мужское право уходить в декрет — не только женским, но и мужским завоеванием. Мне нравится, что мир мужского доминирования уходит в прошлое. Просто я против всякого доминирования.

Выходит, вы тоже «чувак левый»…

Ну конечно, я же из Ливерпуля, с Севера, из образованного среднего класса. Моя мама была учительницей рисования и искусств. Я вырос на английском телевидении поздних 70-х — ранних 80-х, — когда Кен Лоуч, будущий гений остросоциального кино, делал сериалы. И в этих сериалах была наша английская жизнь, но пропущенная через юмор, горьковатый, североанглийский. Как я могу быть правым?

А если серьезно… Я стал продюсером на «007: Спектр». И очень хотел сам заниматься сценарием. Мы с ним возились два года. У меня была чертова куча идей — Бонд должен был войти в реальность и стать реалистом. К счастью, нашлись люди, которые записывали мои идеи, а потом говорили: «Дэнни, не может быть, чтобы ты все это серьезно».

Один из сценаристов в какой-то момент воззвал: «Я прошу прекратить клоунаду вне цирка!» И правда. Нечего делать из персонажа, имеющего «лицензию на убийство», героя фильмов Бергмана, к чему я был явно склонен… Но это и вообще очень важно — иметь вокруг себя людей, которые тебя ограничивают. И потому я уважаю левые идеи — они в нашем мире ограничивают доминирование традиционного, принятого, закрепленного.

Чем вы займетесь теперь, после Бонда?

Д.К.: Буду есть. Растить дочку. Расслабляться. Пить. Скоро выйдет сиквел к фильму «Достать ножи», это просто здорово. И еще есть один русский роман, сатира и философия одновременно. Называется «Мастер и Маргарита»…

И что, сыграете Воланда?

Д.К.: Нет. Надеюсь на Азазелло, веселого черта.