Что значит вера?

Psychologies: Существует ли такое явление, как чудо?

В.С.: Конечно, существует. Чудо — то, что мы не можем объяснить на данный момент. Вот, например, айфон — помню, в юности родители требовали, чтобы я сообщал, когда приду домой, и я мечтал о том, что можно будет позвонить отовсюду, а не искать автомат, да еще если у тебя нет этих двух копеек… И чудо свершилось: теперь я могу разговаривать с людьми со всего земного шара. В этом нет ничего сверхъестественного, это реальность, но она стала возможной благодаря множеству открытий в разных областях. Как они произошли, как были сделаны? Вот это я считаю чудом.

Многое зависит от того, как мы интерпретируем события. Для меня это чудо — скорее не внешнее обстоятельство, а внутреннее состояние. Это как Дед Мороз — я радуюсь, мне интересно, у меня поднимается энергетика. Я с детства живу с этим ощущением.

А.Ю.: У слова «чудо» два смысла: бытовой — так мы называем что-то труднообъяснимое — и мистический: явление, которое противоречит научной картине мира. Существование чуда второго рода недоказуемо по определению: как только появятся доказательства, чудо перестанет быть таковым.

Вопрос «Есть ли чудеса?» имеет смысл только с субъективной точки зрения: верит ли данный конкретный человек в чудеса? Лично я в мистику не верю, потому что не вижу для этого никаких оснований. 90% свидетельств о таких явлениях сводятся к фальсификациям, мистификациям и различной психопатологии, оставшиеся 10% — к недостатку информации.

Мы переживаем одновременно экономический спад и религиозный подъем: о желании приложиться к мощам Николая Угодника сообщили 72% опрошенных ВЦИОМ, и не все они православные. При этом больше половины населения верит в приметы, а треть — в астрологический прогноз. Почему во время кризисов усиливается вера в чудеса?

В.С.: Когда исчезают ясные перспективы и представления о том, куда мы движемся, естественно верить в чудеса — а вдруг неожиданно произойдут какие-то события, которые изменят нашу жизнь к лучшему? Вторая причина — особенности детского развития, которое в нас запечатлено. В возрасте до 5-6 лет нам всем свойственно магическое мышление, мы верим в Деда Мороза, Бабу-ягу... И когда нам плохо в настоящем, мы возвращаемся на более ранние — возможно, более счастливые — стадии развития.

А.Ю.: В периоды кризиса общество переживает высокую степень неопределенности, страх перед будущим, стресс. В попытках снизить его многие прибегают к суевериям и магическим действиям — это позволяет частично вернуть приятное, хоть и ложное, чувство контроля над ситуацией.

В нашей стране для этого особенно благоприятная почва. В советское время многовековые духовные традиции были под запретом, а населению взамен предлагалась квазирелигия научного коммунизма.

Когда к концу 80-х она рухнула, образовался вакуум. Те, кто уже был близок к религии, получили возможность практиковать ее открыто, но подавляющее большинство людей оказалось в подвешенном состоянии: целый этаж их психики оказался ничем не заполненным. И тогда сразу же возник огромный спрос на астрологию, магию, различную мистику... Отголоски этого процесса мы переживаем до сих пор.

В тоталитарных обществах всегда происходит падение духовного вкуса, население перестает различать, где глубокая многовековая мудрость, а где псевдодуховный фастфуд, мошенничество и откровенный бред, и начинает усиленно потреблять все подряд.

Чем отличается вера в чудо от суеверия?

А.Ю.: В первом случае подразумевается спонтанное вмешательство божественной силы, не регулируемое человеком. Такой подход характерен для зрелых религий, в том числе авраамических, то есть тех, которые в той или иной степени признают Ветхий Завет.

Суеверие же подразумевает прямой диалог человека с потусторонними силами и возможность магически влиять на мир. Например, если я плюну через плечо, то что-то плохое не произойдет. Подразумевается весьма фамильярное взаимодействие человека и этих сил. Такой подход характерен для наив­ной, языческой или психотической картины мира.

Что заставляет людей стоять в очередях к святыням? И кто в них стоит: верующие, или суеверные, или даже те, кто пришел за компанию с другими?

В.С.: Наверное, в очереди стоят и те и другие. Но для меня важней психологический смысл: все идут получить ответы на вопросы, на которые в обыденной жизни они ответа не получают. Когда стоишь много-много часов, вместе с другими, но при этом наедине с собой — разговаривать в таких очередях не принято, — это погружает в медитативное состояние. Происходит внутренняя мощная работа — то, что в психологии называется «разогрев», подготовка к определенному моменту: он длится мгновение, но ведь инсайты тоже длятся мгновение.

И когда наконец наступает момент встречи, соприкосновения с источником знаний, с высшей силой, мы можем получить свой ответ. Мы не знаем, откуда он пришел. На самом деле мы получили ответ из самих себя, открыли в себе источники, которые до этого были закрыты.

В обыденной жизни работают психологические защиты, их много, они не дают нам прикоснуться к собственной душе, к своему творческому началу. Вся наша цивилизация направлена на то, чтобы подавить его в нас. Потому что человеком, в котором творчество подавлено, легче управлять — он не верит в самого себя, другие определяют, что ему делать, а не он сам.

Но в ситуации этих чудесных прикосновений мы остаемся наедине с собой. И когда мы получаем ответ, это дает нам силу, чувство: «во мне это есть». Это особое состояние, ощущение своего собственного бытия, которое мы вносим в свою жизнь. И затем некоторое время распространяем его вокруг себя. Потом этот эффект пропадает, и необходимо прикоснуться к этому источнику в следующий раз.

А.Ю.: Во время паломничества к святыням может удовлетворяться множество разных потребностей. Например, в принадлежности к группе. Я не один, мы стоим вместе в едином порыве. Некоторым это важно, поскольку помогает справиться с трудными ситуациями. Помимо этого есть потребность в гармонии. Многие отмечают, что в церкви испытывают особые, возвышенные, светлые чувства.

Но, пожалуй, ключевое — потребность решить проблему собственной смертности. Религиозные ритуалы и учения позволяют проникнуться ощущением своей принадлежности к вечному и бесконечному. Если я атеист, я существую как тело, я довольно скоро умру, и ничего не останется. Религия и представления о душе позволяют снизить напряжение по поводу того, что жить-то, в общем, не очень много осталось, появляется перспектива, происходящее в жизни приобретает особый смысл. А в комплекте с этим человек получает целый набор готовых морально-этических ориентиров.

Если мы верим в чудеса, что нам дает эта вера?

В.С.: Особую энергетику, иногда очень мощную. Однажды я был в местечке Колпашево на севере Томской области. Там музей: на первом этаже кулайская культура, которой 10 тысяч лет, на втором — современность. И вдруг среди современных экспонатов — бубен и одежда шамана.

Мой друг хотел взять бубен, но директор музея — кандидат исторических наук, между прочим, — сказал: «Нельзя трогать!» — «Почему?» — «Только посвященный может играть. Иначе вы прикоснетесь к энергетике, с которой не справитесь. Эти предметы подарил нам шаман, который уходил в другую жизнь. В них собрана сила его рода и ритуалов, которые он проводил». И я в это верю.

Еще один пример — библиодрама. Мы ее проводим не только в Москве, но также в других странах, с которыми связаны события Ветхого и Нового Завета. И когда мы посещаем святые места, мы прикасаемся к тому, к чему уже имели отношение многие поколения людей. Я чувствую энергетику места, и она дает мне жизненные силы.

А.Ю.: Вера сама по себе может дать огромные ресурсы для выживания. Об этом писали разные авторы: Виктор Франкл, Варлам Шаламов. Глубокая вера — независимо от конкретной религии — придает человеку дополнительную прочность перед лицом смерти, позволяет дольше не терять человеческий облик в нечеловеческих условиях, делает психику более устойчивой к разрушению.

Психика у всех людей устроена схожим образом — в ней есть глубокий, архаичный слой, который функционирует скорее на уровне символов и архетипов, нежели слов и концепций. Например, я могу сколько угодно считать себя прогрессивным человеком с научным мировоззрением, но если я попаду в какую-нибудь пограничную ситуацию, встану на грань смерти, вполне вероятно, что я тоже начну молиться и верить в чудеса.

Не делает ли нас вера в чудо уязвимыми для манипуляций?

В.С.: Сейчас мы все находимся в информационном пространстве, где так или иначе подвергаемся многим манипуляциям: нас стараются сделать средством для достижения не наших, а чужих целей. Чтобы мы не задумывались, а надо ли нам покупать томатный сок или серебристый хек. Единственное средство борьбы с манипуляциями — взрослая позиция. Мы занимаем ее, когда формируем независимое личное мнение, анализируя информацию, а не берем его в готовом виде из телевизора, радио или интернета.

Мне рассказывали, что в Израиле детей знакомят с Ветхим Заветом так: сначала ребенок читает его самостоятельно и только после этого говорит с наставником. Он соотносит свое понимание с точкой зрения наставника. Это хороший пример сопоставления разных взглядов. Но это происходит не всегда.

Многим больше нравится жить в простом мире: черное — белое, сказали — сделал. В обмен на послушание нам как будто обещают благополучие. Вот только себя мы при этом теряем. Но мне не очень ясно, как связаны чудо и манипуляции? Если чудо — это непознанное, то оно открывает мне новые возможности познания. Если я чего-то не понимаю, я пытаюсь это понять, и тогда это зона ближайшего развития для меня.

А.Ю.: Вера в чудеса и подверженность манипуляциям — не причина и следствие, а скорее два следствия общей причины: и то и другое — свойства инфантильной психики. Вера в то, что я могу магически воздействовать на мир, — это рудимент детского магического мышления. Но есть разница между суеверными людьми, которые называют себя религиозными, и теми, кто серьезно занимаются религиозными практиками и верят в чудеса в зрелом духовном смысле.

Человеческая психика имеет большой потенциал и проходит определенные этапы развития, причем завершающие этапы близки к понятию просветления в восточных религиях. Но большинство людей останавливаются в развитии, застревают на подростковом этапе в силу неблагоприятной среды, их тело продолжает стареть, а психика замораживается на уровне, далеком от потенциально возможного.

Религиозные практики могут дать дополнительный ресурс, помочь найти путь к новому, более зрелому состоянию. Психотерапия решает, в сущности, ту же задачу, но с опорой на современные научные методы.

Стоит ли нам стремиться к полностью рациональному мышлению?

А.Ю.: Это недостижимая цель. Человек, который живет по большей части из рационального ума, — это человек в состоянии глубочайшего невроза и, скорей всего, сильно страдающий. Один из критериев психологической зрелости — понимание ограниченности рационального ума и его заведомой неспособности отразить бесконечную сложность окружающего мира.

Наивное увлечение чудесами и попытка полагаться на них, чтобы снять с себя ответственность за свои решения и поступки, конечно, осложняет жизнь. Но если совсем закрыться, зажмуриться для всего, что непонятно и неугодно рациональному уму, это сильно нас обеднит.

Весь окружающий нас мир — ежедневное чудо, которое мы пытаемся смоделировать средствами ума, то есть мы пытаемся построить в голове маленький упрощенный чертежик того, как мир устроен. И важны оба умения — и чертеж чертить, и грамотно им пользоваться, когда это необходимо, но в то же время и понимание того, что это всего лишь чертежик, упрощенная модель загадочной и чудесной реальности.

В.С.: Все, что мы воспринимаем, мы воспринимаем через себя и свой опыт. А наш опыт далеко не весь можно объяснить рационально. Например, из поколения в поколение передается психологическая информация. Как это происходит, до сих пор загадка. Но она передается нам независимо от того, знаем мы историю своего рода или нет.

На психодраме мы разыгрываем разные эпизоды из прошлого, в том числе те, о которых мало что известно или совсем ничего. Но когда участник входит в роль далекого предка, он как будто вспоминает подробности, обстоятельства, о которых ничего не знал, и обнаруживает связь между этими гипотетическими событиями прошлого и своим нынешним эмоциональным состоянием.

У нас нет инструмента — амперметра или линейки, которыми эту связь можно измерить. Но это не значит, что мы должны закрыться от этого опыта. Если мы открыты, то мы получаем от жизни новые шансы, и наше здоровье растет, расширяется.