«Зачем я выучил 20 языков»

Но когда наконец я выяснил, как они переводятся, впечатление было такое, будто мне в мозг разом загрузили целый словарь. В память прочно впечатались несколько сотен слов и выражений на иврите, и дальше даже не было необходимости заглядывать в учебник.

Я решил провести эксперимент. Обходил все еврейские кафе в своем районе в Нью-Йорке, подслушивая чужие разговоры. А порой набирался смелости, чтобы представиться, и пробовал составить из своих песенных запасов фразы — по большей части корявые, а иногда и правильные. Как бы то ни было, мне удавалось объясняться, и стало понятно, что мой способ работает.

Тогда я приступил к арабскому. Каждое утро читал со словарем заголовки новостей, болтал с уличными торговцами. Потом был персидский, русский, китайский… и еще 15 языков.

Сейчас мой день проходит примерно так: я общаюсь по скайпу с друзьями на французском и турецком, около часа слушаю поп-музыку на хинди, а во время обеда читаю книжку на латыни или греческом.

Обо мне рассказывали на BBC, в газете New York Times и других СМИ. «Подросток говорит на 20 языках!» Сначала это казалось просто фантастикой! Я думал, что мое хобби (экзотическое, по мнению многих) вот-вот станет мейнстримом, что журналисты дают мне прекрасную возможность пропагандировать изучение языков.

Но с какого-то момента я стал воспринимать это как бессмысленную рутину. В ток-шоу на меня смотрели как на пляшущего медведя («Ты хочешь больше узнать про Ближний Восток? Вот это круто…», «А скажи-ка по-арабски «Я смотрю «Канал 2»!).

Из этих поверхностных разговоров я вынес для себя один печальный урок: единственная задача современных медиа — просто привлечь внимание зрителей, а то, что действительно ценно, увы, теряется. Начиная заниматься языками, я был чересчур романтичен, мне казалось, что главная задача — научиться говорить свободно. Потом я понял, что все не так просто.

Можно вроде бы свободно изъясняться на языке, но при этом испытывать большие трудности в понимании какого-то его сегмента. Английский язык для меня родной, но на самом деле я разговариваю на смеси подросткового и манхэттенского сленга.

Когда я слышу разговоры отца и его коллег-юристов, их слова звучат для меня столь же загадочно, как если бы они говорили на финском. Шекспира мне не одолеть без словаря. И безусловно, я совершенно растеряюсь, если окажусь в компании жителей Ямайки или каджунов — этнических франкоканадцев, живущих в штате Луизиана. При этом формально все мы говорим на одном и том же английском языке.

Мой учитель английского родом из Польши, но говорит по-английски лучше меня, его речь усыпана выражениями типа «эпентетические гласные» или «глухие альвеолярные согласные». И вдруг в один прекрасный день выясняется, что он никогда не слышал слова tethered (англ. «привязной», «на привязи»). Означает ли это, что он «не говорит» по-английски?

Если говорить на каком-либо языке подразумевает знать все до единого слова и с одинаковой легкостью поддерживать разговор о ядерной физике и о классической музыке, то вряд ли мы найдем хоть кого-то, кто соответствует этим требованиям.

Сводя человека к количеству языков, которыми он владеет, мы обесцениваем язык, забывая, какую огромную силу дает любой язык говорящему на нем. Язык — это живое воплощение культуры, истории, менталитета, а не позолоченный трофей, радующий чье-то самолюбие. Сложнейшая мозаика, в которую каждый из нас вносит свою уникальную лепту, будь то сонет Шекспира или «Lol bae g2g ttyl»¹.

За то время, что я находился под лучами софитов, я понял, что выражение «знать язык» может подразумевать разные вещи. Это и запоминание таблиц глаголов, и понимание сленга, и умение говорить точь-в-точь как носители языка. Я отдаю себе отчет, что никогда не научусь совершенно свободно говорить на 20 языках. Но мне важно их знать — это возможность разговаривать с людьми, расширять границы своей культуры, находить общий язык с человечеством. Вот урок, который стоит выучить.