Ирвин Ялом: «Творчество придает жизни смысл»

Psychologies: Вы – сторонник экзистенциальной психотерапии. Почему?

Ирвин Ялом: Для меня экзистенциализм – это не какая-то отдельная форма психотерапии. Любой психотерапевт должен остро чувствовать экзистенциальные вопросы, стоящие перед каждым человеком. В Соединенных Штатах многие психотерапевты в силу финансовых причин вынуждены ограничиваться краткосрочной терапией: страховые компании оплачивают только короткие курсы лечения... Такая психотерапия работает с определенными симптомами, например с неправильными пищевыми привычками, и нацелена на их устранение. Но многие приходят на прием с глубокими экзистенциальными проблемами: это пожилые люди, столкнувшиеся с серьезной болезнью или страхом смерти, или те, кто выходит на пенсию и не знает, чем заполнить ожидающую их впереди пустоту... Это, конечно, философские проблемы, но ведь они касаются жизни каждого из нас. Экзистенциальная психотерапия обращена к этим людям.

Позволяет ли психотерапия облегчить страдание человека?

И. Я.: Конечно. Мы все в той или иной степени испытываем тревогу, нас всех терзают вечные вопросы. Это страдание знакомо каждому из нас, но некоторые люди подвержены ему больше других, потому что они столкнулись с ним слишком рано или потому что у них не было родителей, которые помогли бы им обрести чувство эмоциональной защищенности, необходимое в жизненных испытаниях… Таких людей страдание накрывает с головой. Ко мне приходят пациенты в таком состоянии, и я думаю, что могу им помочь.

Есть ли средства, чтобы преодолеть ощущение бессмысленности нашего существования?

И. Я.: Один из прекрасных способов придать смысл нашей жизни – это, несомненно, творчество. Но есть и другие пути, например: заботиться о других; посвятить себя борьбе за что-то важное; любить и быть любимым. Для некоторых источником смысла может быть существование божественного начала. В общем, все то, что находится вне нас и что позволяет нам выйти за пределы собственных, ограничивающих нас в нашем человеческом естестве рамок.

Достаточно ли для этого изучать философию?

И. Я.: Эпикур считал важнейшей причиной человеческих несчастий страх смерти, и большая часть его творчества посвящена тому, как облегчить нам переживание этого страха. Но в психотерапии нельзя довольствоваться изложением великих принципов и идей. Нужно еще и научиться (иногда заново) общаться, строить отношения с другими. Мой роман «Шопенгауэр как лекарство» именно об этом: Филип, бывший пациент, готовящийся стать психотерапевтом, считает, что может лечить других с помощью философии Шопенгауэра. Вплоть до того дня, когда он понимает, что сначала ему самому надо вылечиться от Шопенгауэра. Простой передачи знаний недостаточно для эффективной терапии, она должна сопровождаться глубокой связью между терапевтом и пациентом.

Этим вы отличаетесь от психоаналитиков?

И. Я.: Я никогда не считал психоанализ действенным методом лечения. Откровенно говоря, годами два раза в неделю ложиться на кушетку психоаналитика – это ведь не слишком продуктивно, вам не кажется? По-моему, эффективность лечения напрямую связана со степенью личной вовлеченности психотерапевта. У меня никогда не вызывали восторга такие черты психоанализа, как отстраненность, соблюдение дистанции, молчание, отсутствие зрительного контакта. Зато я рекомендую психоанализ как великолепный способ самопознания, особенно для тех, кто осваивает профессию психотерапевта. Ведь всякая форма психотерапии так или иначе является фрейдистской. Фрейд придумал не только психоанализ, но и психотерапию. Последняя глава «Этюдов об истерии», самого первого труда, написанного им в 1895 году совместно с Йозефом Брейером, посвящена именно психотерапии. Это поистине удивительная глава. Там уже есть все важные вопросы, которые вставали перед психотерапией на протяжении последующих ста лет. Если мы интересуемся бессознательными мотивациями пациента, его снами, тем, как перенос влияет на его отношения, то мы фрейдисты. Как только слово становится частью терапии, мы уже фрейдисты. Не ортодоксальные последователи Фрейда, разумеется, но по духу.

В своем романе «Лечение от любви» вы написали: «Хороший терапевт не тот, кто знает, а тот, кто ищет». Это звучит провокационно, разве нет?

И. Я.: Когда я работаю с пациентом, у меня нет заранее составленного плана, я не знаю, куда мы вместе с ним двинемся: это своего рода путешествие по незнакомой местности. Каждый человек уникален, и в каком-то смысле для каждого пациента приходится создавать новую терапию. Но я хочу удивляться, мне это нравится! Я с нетерпением жду каждого следующего сеанса, очередной встречи с пациентом, чтобы увидеть, как он изменился, узнать, что происходило в его жизни с момента нашего предыдущего общения. Догматизм в психотерапии – это ошибка, как ошибка думать, будто мы знаем все о человеческой природе.

Если каждая психотерапия уникальна, что же составляет основу вашей практики?

И. Я.: Еще в 1950-х годах Карл Роджерс (Carl Rogers) пришел к выводу, что решающее значение имеет отношение терапевта к пациенту; именно от него зависит, сможет ли терапевт помочь пациенту измениться. Роджерс выделил три главных качества хорошего психотерапевта, и они остаются в силе. Во-первых, терапевт безусловно находится на стороне пациента, он его поддерживает. Во-вторых, он прибегает к эмпатии, то есть он в состоянии почувствовать то, что испытывает его пациент. В-третьих, связь терапевта с его пациентом должна быть подлинной, он должен полностью участвовать в ней, а не играть роль, поскольку эта психотерапевтическая работа опирается на то, каким образом пациент общается со своим терапевтом. Случается, например, что пациент настойчиво спорит со всем, что я говорю. Тогда я задаю ему вопрос: а отдает ли он себе в этом отчет, сознательно ли он со мной не соглашается? Если это происходит бессознательно, мы вместе ищем причины, которые могли бы объяснить такое поведение. Все, что происходит во время сеанса, дает материал для такой исследовательской работы.

А в групповой психотерапии?

И. Я.: Групповой психотерапевт должен выполнять две важные задачи: он должен установить личную связь с каждым членом группы, дать каждому что-то особенное, и, что еще важнее, он должен позволить группе стать главным действующим лицом перемен, происходящих с ее членами. Группа – это очень сложно. Есть пациенты, которым трудно доверительно общаться с психотерапевтом один на один. Таким пациентам особенно показаны занятия в группе. Цель группы – позволить каждому участнику работать над своими отношениями с другими, чтобы затем пациент мог распространить этот опыт на свое окружение и на свою повседневную жизнь.

По каким признакам можно судить о том, что терапия идет в верном направлении?

И. Я.: Прежде всего, видно, как меняются пациенты. Жалобы, с которыми они обращались вначале, становятся менее острыми или вообще исчезают. Меняется их отношение к окружающим. И наконец, через несколько месяцев, через год или два (для меня сегодня это максимальная продолжительность терапии) становится заметно, что наши встречи перестали быть центром их существования. Они живут собственной жизнью. А причины, по которым они ко мне пришли, постепенно испарились.

В чем радость и в чем трудность вашей профессии?

И. Я.: Вне всякого сомнения, наша работа придает нашей жизни смысл. Экзистенциальные вопросы, которые она перед нами ставит: заниматься другими, давать им возможность внутренне расти и меняться, – все это вызывает потрясающие чувства. Главная проблема для многих из нас – изоляция. Хотя мы очень близки с пациентами, каждый из нас целый день трудится один, а контакты между коллегами достаточно редки. Ситуация парадоксальная: с одной стороны, близость к пациенту, с другой – изоляция. Кроме того, наша профессия чревата стрессами: скажем, самоубийство пациента может быть очень большим потрясением... Но радость, которую приносит наша работа, намного превосходит ее горести!