Гвинет Пэлтроу: «Я начала жить в настоящем»

Psychologies: Вы прервали свою актерскую карьеру больше чем на два года: занимались рождением и воспитанием детей, семьей…

Гвинет Пэлтроу: …и стиркой, и подгузниками, и готовкой – на кухне я не теряюсь. Да, я уже давно занимаюсь семьей – подробно и с удовольствием.

Так надолго отойти от дел востребованные актрисы обычно не решаются – из опасения, что их забудут. Вы не боялись. Не потому ли, что такая постоянная удача, как ваша, способна человека избаловать?

Г. П.: Нет, вы не правы. Знаете, все последние годы мне часто снился один сон. Я оказываюсь в прекрасном пляжном домике, в бунгало, где-то на калифорнийском побережье. В нем явно была вечеринка: повсюду такие захватанные винные бокалы, некоторые с остатками вина. Вдруг дом начинает двигаться и плывет по какой-то реке. А я не знаю, как из него выбраться. Странный сон – ничего страшного вроде бы, а как-то жутко. Я, наверное, жила в неустойчивом доме. И в нем давно закончилось веселье… К 30 годам я сыграла два десятка ролей, обрела популярность, гонорары мои выросли. В 26 меня наградили «Оскаром» – я достигла пика в карьере, к которому другие люди идут всю жизнь. Но – и это очень существенное «но» – я утрамбовала в 10 лет целую жизнь, прожила за эти годы слишком многое. Интенсивность, событийность совершенно меня износили эмоционально. Человек может идти к вершине пологим подъемом, долго, размеренным шагом, а может карабкаться. Мне пришлось развить скорость и взбегать чуть ли не по отвесной стене. Я устала от подъема и всерьез своих успехов оценить не могла. В результате все связанное с кино прекратило иметь для меня лично какой-то смысл. Оно не было реальным. У меня не было чувства избалованности везением, наоборот, было чувство пустоты. Я не была счастлива. Я хотела реальности. Реальность была там, где было не кино, а была только я, моя жизнь, те, кто мне дорог: муж, папа, мама, брат, еще не родившиеся мои дети. И я без колебаний оставила нереальное.

Вы считаете, достичь успеха рано – плохо?

Г. П.: Для меня – определенно плохо. Нездорово. Я устала от себя: всю жизнь я концентрировалась на себе, самое время было сконцентрироваться на ком-то еще.

Это не было результатом бессознательной программы на достижение? Когда достигаешь вершины, достигаешь и пустоты – дальше взбираться некуда.

Г. П.: Не исключено, что болезнь нашего времени – видеть смысл жизни в восхождении к успеху. Особенно это чувствуется в Америке, поэтому я и живу по большей части в Лондоне: здесь люди за ужином говорят о действительно интересных вещах, а не о деньгах и работе: о, я еще не на самом верху, о, я еще не заработал всех денег! Но это не про меня и никогда про меня не было. Ведь я-то всегда была более или менее благополучна. Родители были друг другу очень преданы и нас с братом любили. Я не ориентировалась на какие-то заоблачные достижения. Но жизнь вовлекла меня в водоворот жуткой интенсивности. Я перестала быть хозяйкой собственной судьбы. И в какой-то момент сказала себе: а вот теперь достаточно. Теперь я живу свою жизнь.

Когда родился ваш первый ребенок, вы отказались даже от идеи взять няню. Чтобы проживать свою жизнь только самой?

Г. П.: Наверное, я не очень доверяю людям: они ведь имеют право на слабости, невнимательность, ошибки. А я не могла представить себе, что чужой человек допустит по отношению к моей девочке ошибку. Наверное, это эгоизм. Но я не хотела делить Эппл ни с кем, разве что с Крисом (Крис Мартин, муж Пэлтроу. – Прим. ред.). И потом: я, мама, Крис – все суетились вокруг нее. И тут еще один человек… Слишком много внимания, по-моему. Зачем в ребенке с младенчества воспитывать ощущение, что он центр вселенной?

Но, дав ей такое удивительное имя – Эппл, Яблоко, – вы разве не старались подчеркнуть ее единственность, исключительность?

Г. П.: Во-первых, есть женские имена-месяцы – Эйприл, есть имена-цветы – Роуз, Лили. Не вижу в имени-фрукте ничего особенно экзотического. Во-вторых, имя ей дал ее папа. И мне оно показалось… правильным: яблоко – это нечто свежее, сочное, румяненькое. И она такая. Наверное, как и все дети… Но именно она – наш маленький яблочонок! К тому же я была уверена, что Крис назовет ее точнее. Ведь никто и теперь не проводит с ней времени больше, чем он, никто так с ней не хохочет. Она, безусловно, папина дочка. В чем есть свои плюсы. Я сама была такой. И сейчас такая.

Как это изнутри – быть папиной дочкой?

Г. П.: Сейчас для меня это значит не находить никакой возможности примириться с его смертью. Принять его смерть как часть своей жизни. Не могу и все. Папина смерть – одно из главных событий моей жизни, столь же огромное и важное, как и рождение детей. Если не больше. Во всяком случае, это самое ужасное из случившегося со мной: его умирание – рак – и сам уход. Брат тогда буквально выгнал меня на съемки «Сильвии», он сказал: «Тебе нужно чем-то заняться, иначе ты так и будешь слоняться по дому, как зомби». А я и была как зомби… Отменила свадьбу. Ведь предполагалось, что папа поведет меня к алтарю, а раз его не стало… У нас с Крисом не было свадьбы, мы просто уехали вместе в Санта-Барбару. Я отказывалась делать вид, будто после смерти папы смогу жить по-прежнему и как планировалось.

Вам и позже не удалось справиться с утратой?

Г. П.: А разве это вообще возможно? Нельзя справиться, нельзя. Мы с папой семь лет назад, незадолго до его смерти, сделали вместе фильм «Дуэты», он был режиссером, я в нем играла. Теперь я думаю: как мне повезло, что у меня так много видео с папой – материалы по фильму, съемочные моменты, его телеинтервью… Иногда я смотрю эти записи. И всегда плачу. Но ведь как здорово, что и мои дети – они родились уже после его смерти – смогут увидеть его, услышать его голос, почувствовать, каким он был. Но в его смерти есть и еще одна вещь, которая меня угнетает: я чувствую себя частью… какой-то статистики. Я переживаю его смерть… как все, кто потерял родителей, когда они им были еще так нужны. А мне-то хочется переживать это одной, так же исключительно, каким исключительным был он.

Смерть отца была вашей первой серьезной потерей?

Г. П.: Я расставалась с людьми. И с теми, кого очень любила. Когда мы расстались с Брэдом Питтом, у меня было чувство, что с ним ушла часть меня. Но эта любовь… заменима. А папину любовь ничем не заменишь. На ее месте пустота, зияние навсегда.

Так велика была его роль в вашей жизни?

Г. П.: Огромна: он был моим главным советчиком, я могла доверить ему все свои тайны. Он никогда меня не осуждал, но всегда направлял. Никогда не давил и всегда понимал. Он был чем-то вроде доброго духа, ангела-хранителя. Я всегда чувствовала его поддержку, всегда слышала это его «Не бойся, я скажу, когда ты ошибешься». У меня благодаря папе было чувство защищенности, безопасности. В нем было такое особое тепло, особенно к детям, к нам с Джейком (Джейк Пэлтроу, младший брат Гвинет. – Прим. ред.), к детям вообще – еврейское тепло, папа же происходил из древнего еврейского рода Палтровичей, в нем все мужчины были раввинами пять сотен лет, они жили в Польше, в Кракове, потом в России, в Нижнем Новгороде. Среди его предков – знаменитый рабби Давид Ха Леви Сегал. И в отце всегда было что-то от настоящего священника – тепло и смирение, он принимал людей такими, какие они есть. А когда тебе девять и отец дает тебе понять, что ты – лучшая на свете, ты думаешь: «Что ж, значит, можно и не бояться». Теперь именно это и заставляет меня страдать – что я была так счастлива! Но, надо сказать, в нашей семье все понимали друг друга. Мы с братом выросли как бы внутри родительской работы. Часто фильмы, в которых снималась мама, делались рядом с нашим домом. Мы с братом после школы шли прямиком на съемочную площадку. Актеры относились к нам как к равным, и это удивительное ощущение. А потом, я была «дочкой мисс Дэннер», что означало: замечательной актрисы, звезды. Мама всегда была для меня тем, что сейчас называют «ролевой моделью». Она никем не манипулирует и всего достигает. Наверное, потому, что не строит отношения с людьми, а выращивает…

Как вы относитесь к тому, что многие считают вас, как говорят, блатной? Известная семья, связи, знакомства…

Г. П.: А вы считаете, это залог счастья? Мне-то счастье принес как раз отказ от «багажа»…

Да, ваш уход «в семью» – решительный шаг. Иногда решительность – оборотная сторона конфликтности. Вы же выглядите человеком неконфликтным…

Г. П.: Да, я совсем не конфликтна. Причем не по природе – это свойство выработалось еще в школе. Я училась в Нью-Йорке, на Манхэттене, в «Спенсе» – частной школе для девочек. А что такое девицы в старших классах, в изоляции от мужского общества? Иногда подлинный террариум. Но тогда-то я и поняла, нет, скорее, почувствовала: чтобы не превратить свою жизнь в ад, надо научиться если не прощать, то хоть забывать. Что было – то прошло, проехали. Это кажется смешным, что столь глобальный вывод я сделала из пары девчачьих гадостей… но ведь сделала. Система до сих пор работает. И очень помогает мне в жизни.

Говорят, приезжая в Лос-Анджелес, вы останавливаетесь в доме своего бывшего бойфренда Бена Аффлека. Это тоже следствие вашей бесконфликтности?

Г. П.: Мне всегда казалось, что в отношениях людей плохи не скандалы и не претензии. Нет. Плохо, когда партнер не дает тебе выразить свои чувства – и любовь, и раздражение. Я и расставалась-то по этой причине. Если у вас серьезные отношения, значит, есть контакт, диалог. Например, секс для меня – один из видов диалога, адекватный способ выразить определенные чувства. Отношения кончаются, когда кончается диалог, но при этом важно сохранить хоть какой-то вид контакта. Нам с Беном удалось. Поэтому мы и можем остановиться друг у друга: я у него в Лос-Анджелесе, он у нас в Лондоне. Сейчас мы почти как брат и сестра.

Рождение детей внесло коррективы в вашу систему ценностей?

Г. П.: Оно изменило абсолютно все. Ребенок – безусловная данность, он просто присутствует в твоей жизни и одним этим определяет ее. Он живет в настоящем, и я – вместе с ним. Только настоящее известно – и потому важно.

Но будущее все же немного известно: вы возвращаетесь в кино.

Г. П.: Да. Потому что есть некая часть меня, которая теперь тоже изголодалась. Актрису во мне надо подкормить. Хочу играть в театре, сниматься в серьезных картинах. Ездить на метро, как все.

Вот это вряд ли, ведь вы так популярны и узнаваемы!

Г. П.: Ничего подобного – я езжу на метро. Надеваю шапку и еду. Да и кто на кого смотрит в метро? У меня же среднестатистическая британская внешность – кого я заинтересую…

Меня как минимум. Буду высматривать вас в толпе.

Г. П.: Да я вас первая замечу!

Тогда до встречи в метро!

Личное дело