Деми Мур: «Я привыкла быть для других опорой»

Psychologies: Кажется, раньше вы были намного конфликтнее. Раздевались в прямом эфире телешоу, демонстрируя, что достаточно худы для роли. Получили прозвище Gimme More («Дайте мне больше». – Прим. ред.) – за свою борьбу за гонорары. Снимались голышом для обложек. И при этом провокативно рисовали на своем теле мужской костюм. Отшивали журналистов... А теперь – глянцевая сладость, будто вы и на самом деле та дива с билбордов, ходячая реклама «продуктов роскоши».

Деми Мур: Не скажите, журналистам от меня и сейчас достается. Недавно один ваш коллега спросил, как мне удается в моем возрасте быть таким «живчиком». И я ответила соответственно. Сказала, что путей достижения счастья много, но единственно верный – узнать себя. И что кроме прочего это помогает стать обладателем миллионного банковского счета и 29-летнего бойфренда.

Так вы узнали себя?

Д. М.: Да, но тут главное – не бояться признаться себе, что для тебя важно, а что нет. Результат такого анализа иногда пугает. Но он выстраивает твою подлинную систему приоритетов. Выводы, к которым я пришла, заставили меня принять экстраординарные решения.

Вы имеете в виду свой отъезд из Голливуда, прекращение карьеры на ее пике, в 34 года?

Д. М.: Да, именно это. Тогда, в 1996-м, я получила несколько ударов наотмашь – от близких людей, от дальних, от коллег, от критиков. Я чувствовала себя непонятой. И не могла объясниться. Знаю, что отношения выясняют, чтобы они стали ясными. Но не знаю как, не владею инструментами... И главное – девочки, дочки. Они жили под фотовспышками. Мои неудачи, наша с Брюсом нервность, раскаленная обстановка вокруг... все это неизбежно бы их деформировало. И мы решили переехать в Айдахо, на ранчо под городком Хейли. Понимаете, я тогда вдруг осознала: у меня были родители, которые не очень-то присутствовали в моей жизни. Нам с братом слишком рано пришлось нести ответственность за себя. И поэтому мне хотелось, чтобы мои дети как можно дольше оставались детьми, росли без... деформаций.

Вы не согласны с распространенным мнением, что тот, у кого в детстве не было полноценной семьи, не может создать свою?

Д. М.: Никогда не верила, что в жизни все так линейно примитивно. Да, у меня были родители-алкоголики. Да, человек, которого я считала своим отцом, на самом деле им не был, а настоящий мой отец ушел из семьи, когда мама меня только ждала. Да, тот, кого я считала отцом, покончил жизнь самоубийством, когда мне было всего 18. Да, все мое детство мы переезжали, иногда жили в трейлере, а вы знаете, у нас в Штатах это знак полного социального падения... Но все это только развило во мне желание иметь собственную семью. И потом, у меня была потрясающая бабушка. Она одна в семье работала, одна подняла четырех дочерей, и это во времена, когда рабочих мест для женщин в Америке было совсем немного! Нет, прошлое не задает будущего. Им просто стараются объяснить настоящее. Собственные склонности человека куда важнее. Например, вот у меня очень сильный материнский инстинкт. Совершенно неосознанно все в своей жизни я соразмеряю с дочками, с их пользой. Все, что бы я ни делала, имеет смысл, только если это приносит пользу моей семье. Она и есть главное. Но семья еще и якорь, то, что не дает тебе сорваться и сгинуть в бурном море. Когда Джоэл Шумахер выставил меня со съемочной площадки «Огней святого Эльма» за алкоголь и кокаин и потребовал, чтобы я прошла курс лечения, он был совершенно прав. Но, будь тогда у меня дети, ничего подобного бы не произошло. Я знаю это про себя теперь.

А то, что вы в детстве страдали косоглазием, перенесли несколько операций на глазах, ходили в повязке, это как-то сказалось на вас нынешней?

Д. М.: Что на мне действительно сказалось, и позитивно, так это бесконечные переезды. Я могу ассимилироваться в любой среде, моментально нахожу общий язык с любым... И в то же время я не привязываюсь ни к людям, ни к месту, ни к обстоятельствам. То, что мне дорого, тех, кто мне дорог, я всегда «ношу с собой». А глаза... Если это и имело какое-то действие, то скорее от обратного. Я очень соревновательна. Даже фильмы выбирала по принципу: а содержится в этой роли для меня какой-то вызов? Но поэтому же я никогда не училась актерской профессии: боялась, что, если преподаватель, которого я уважаю, скажет: «Знаешь, нет у тебя таланта», я окажусь в тупике. А когда не проходила пробы, всегда утешала себя: наверное, им нужна блондинка. Так по-своему я смирялась с неудачей.

А сейчас по-другому смиряетесь с неудачами?

Д. М.: Важнее примирение с собой. То добровольное изгнание в Айдахо мне очень помогло. Уехав из кипящего Лос-Анджелеса, я наконец смогла мысленно объять все свое предшествующее поведение: вынужденность действий, импульсивность, одержимость. Внешностью, например. Я жила идеей: если стану худее, буду... более приемлема для людей, более привлекательна даже как личность. Да, все ищут этого – чтобы люди их приняли, но я-то была одержима! И осознала это. И прекратила смотреть на свое место в мире с позиции размера одежды. Прекратила многочасовые изнурительные тренировки, бросила сумасшедшие диеты. Перестала истерически манипулировать собственным телом. Я будто отступила от него на шаг. Начала есть, извлекла грудные импланты. И, что поразительно, тело мое само вошло в форму, к которой я так долго и изнурительно стремилась. Худоба, вообще внешность – не транспорт до пункта Счастье – вот что я теперь твержу девочкам. Потому что, пока ты привязан к идее внешности, ты так и будешь чувствовать себя... невоплощенным, станешь буксовать на месте.

Но успех, например, в карьере, по-моему, уже больше похож на транспорт до пункта Счастье. Карьера – это, как вы говорите, воплощенность.

Д. М.: Не думаю, что в этот пункт вообще проложен маршрут. Счастье не приходит к нам извне. Успех – внутренняя работа. По перефокусировке внимания с собственного пупа на другие вещи. Когда начинаешь понимать, что ты – не самое главное. Что красота в определенном возрасте приходит изнутри человека. Что духовное измерение неотменимо. В человеке важен дух.

И вы человек верующий?

Д. М.: Да, практикую каббалу. Но вряд ли это религия. Мистическое направление в иудаизме... Тут речь скорее идет о месте человека в мире, только моем месте, его никто другой не может занять. Но я – обязана. С каббалой меня познакомила Мадонна. И сделала это так же, как все, что она делает, – с такой страстью и заразительностью, что невозможно было не разделить ее веру. Мадонну я просто обожаю! Хотя сама я не особенно эмоциональна, в потрясениях не нуждаюсь. Они меня не «кормят». Я это поняла, когда надо было играть нечто очень эмоциональное – в «Призраке», например, – а я просто не знала как... Может быть, это оттого, что с детства знаю: плакать бессмысленно. Никогда не была особенно ранима, не искала поддержки. Наоборот, жизнь приучила меня к тому, что я должна быть кому-то поддержкой, опорой. И последние 18 лет это свойство было востребовано: росли дочки.

Но теперь все меняется – Румер 19, Скаут 17...

Д. М.: Да, и это было удивительно! Я занималась десять лет только ими, изменила свою жизнь. Но в какой-то момент они начали «направлять» меня. Однажды Румер с неподражаемой подростковой иронией спросила: «А вы, мамаша, на пенсию что ли вышли? Не рано ли?» И я поняла: им самим начало недоставать – моих фильмов, ролей, работы. Так я и вернулась в кино.

И очень впечатляюще: бесстрашно появились в «Ангелах Чарли» в бикини рядом с 30-летней Кэмерон Диас!

Д. М.: Но в том-то и дело! Люблю, когда меня вытягивают, выпихивают из зоны комфорта. Люблю роли, которые шокируют, – они же бросают мне вызов!

Но вы и сами шокируете. Упомянутый 29-летний бойфренд... Как вы решились?

Д. М.: Если бы мне накануне нашей встречи кто-то сказал, что скоро я буду женой мужчины на 15 лет моложе меня, я бы ответила: «Продолжайте мечтать»... Но... Мне одна журналистка недавно рассказала, как Эштон ответил на ее вопрос, не боится ли он оказаться в моей тени. «Мы с Деми одно целое. А отбросить тень на самого себя невозможно». Я чувствую то же. И не важно, сколько ему лет. Было важно и даже странно, пока я его не знала. Мы познакомились совершенно случайно. Я была в Нью-Йорке, снималась для Vogue. Приехала одна, всего на один день. Вечер был пустой, позвонила подруга, пригласила на ужин. Стихийно собралась небольшая компания, в том числе Эштон. Что-то между нами произошло, и я подумала: «Пусть будет так, как будет». С тех пор мы фактически не расстаемся. Никто из нас ничего не ждал от того вечера. Мы ничего не ждали друг от друга. Ни обязательств, ни планов. Но мы вместе. Потом-то я поняла: мы из одного «корня». У Эштона было похожее детство. Он вырос в Айове, родители – рабочие на заводе. У него брат-близнец, больной церебральным параличом. И заботился о нем всегда Эштон. Он тоже стал тем, кем он стал, без чьей-либо поддержки... И потом, он очень взрослый человек, он вполне состоялся как продюсер: два сериала, хиты MTV – реализация его и только его идей.

А девочки как отреагировали?

Д. М.: Ровно. Они, наверное, знают, что от изменения моих обстоятельств они ничего не теряют. Когда мы расходились с Брюсом, договорились, что по-прежнему будем друг для друга семьей. Это была моя инициатива. Хватит и того, что мне пришлось уйти из дома в 16 и родителей я потеряла... Больше не хочу никого терять. Но именно поэтому я и решила с Брюсом расстаться: наши отношения достигли стадии, когда стали чем-то, чем я не хотела заражать дочерей. Не хотела, чтобы у них был этот горький опыт отчуждения, раздражения. Мы вовремя расстались. И поэтому остались семьей. И Эштон стал еще одним ее членом. Они с Брюсом по-своему даже дружат. Эштон признался мне недавно: в его восприятии Брюс перекочевал из категории «мужчина, который спал с моей женой», в категорию «мужчина, который любил мою жену». Действительно, разница есть.

Получается, у вас все прекрасно... И какие же теперь планы?

Д. М.: Планы? Бросьте, я живу только сегодня. Как ребенок. Когда я начала так жить, я почувствовала: жизнь по-настоящему хороша, когда ты «здесь», а из времени выбираешь только «сейчас».

Личное дело