Когда попадаешь в ту часть театра имени Ермоловой, которая скрыта от зрителей, с гримерными и кабинетами, сразу понимаешь: Меньшиков уже приехал. По запаху изысканного парфюма. «Не помню, какой сегодня выбрал, — признается Олег Евгеньевич. — У меня их так много». Я прошу уточнить название, поскольку как раз собираюсь сделать подарок мужчине, и на следующий день получаю фото флакона: османтус, ромашка, лимон, ирис и что-то еще — такое у нашего героя было настроение.
Самый модный худрук столицы любит классическую музыку, но безмерно уважает Оксимирона и «Би-2», неравнодушен к хорошей одежде и аксессуарам, особенно к часам: «Я всегда обращаю внимание на часы собеседника, рефлекторно. Но при этом никаких выводов о его статусе не делаю». И я понимаю, что «не делать выводов о статусе» — это как раз то, что нужно в разговоре с ним. Потому что если все время помнить о регалиях нашего героя, можно многое в нем не разглядеть.
Psychologies: Недавно Дэнни Бойл выпустил фильм Yesterday с интересной, на мой взгляд, завязкой: весь мир забыл и песни Beatles, и о том, что такая группа вообще была. Давайте пофантазируем, что подобное произошло с вами. Вы проснулись и понимаете, что никто не помнит, кто такой Олег Меньшиков, не знает ваших ролей, заслуг…
Олег Меньшиков: Вы даже не представляете, какое это было бы счастье! Я бы, может быть, в первый раз за многие годы вздохнул свободно, если бы понял, что меня никто не знает, от меня никто ничего не хочет, на меня никто не смотрит и вообще никого не волнует мое существование или отсутствие.
Что бы я начал делать? Принципиально ничего бы не поменялось. Разве что внутренние ощущения. Я бы, наверное, стал шире, щедрее, обязательнее к близким людям. Когда ты известен, то оберегаешь себя, создаешь частокол вокруг. А если бы этот частокол можно было разрушить, я бы с удовольствием отказался от славы, от театра…
Деньги — один из элементов свободы. Если ты финансово независим, это многое определяет в сознании
Единственное, от чего не смог бы отказаться, — это от денег. Ну а как? Помните, у Миронова? «Деньги пока никто не отменял!» И это правда. Деньги — один из элементов свободы, ее составляющая. Если ты финансово независим, это многое определяет в сознании. Я уже привык к благополучной жизни, к люксовому, как сейчас говорят, существованию. Но иногда я думаю: что ж я не попробовал чего-то другого?
Поэтому — да, я бы на такой эксперимент пошел. Проснуться никому не нужным Меньшиковым… Меня бы это устроило.
Помните, в какой период жизни к вам стало «прирастать» отчество?
Вообще, это произошло достаточно поздно. Меня и сейчас часто называют «Олег», причем люди моложе меня. Еще и на «ты» умудряются, но я им ничего не говорю. То ли я моложе выгляжу, то ли одеваюсь несоответственно возрасту, не в костюм и галстук… А я считаю, что имя-отчество — это красиво, не знаю, почему у нас всех «Сашами» и «Димами» зовут так долго, это неправильно. И еще переход с «вы» на «ты» — это тоже красиво. Выпить на брудершафт — торжественный акт, когда люди становятся ближе. И лишаться этого нельзя.
Вы как-то сказали, что у вас два самых лучших возраста. Первый — отрезок между 25 и 30 годами, а второй — тот, который сегодня. Что у вас сейчас есть такого, чего не было раньше?
С годами появились мудрость, снисходительность, сострадание. Слова очень громкие, но без них никуда. Появилась честность по отношению к себе и к другим, правильная независимость. Не пофигизм, а снисходительное отношение к тому, что обо мне думают. Пусть думают, говорят, что хотят. Я буду идти своей дорогой, эта «несуетливость» меня устраивает.
Иногда снисходительность — это выражение превосходства, высокомерия по отношению к другому…
Нет, это та же самая доброта, умение поставить себя на место другого. Когда понимаешь: в твоей жизни может случиться все, не надо судить, не надо ничего доказывать. Надо стать спокойнее, чуть мягче. Я был безумно категоричен, особенно в отношениях. Спокойно рвал с людьми — мне становилось неинтересно. Наступал момент, когда я просто прекращал общение.
Из прошлых друзей у меня осталось катастрофически мало, видимо, свойство характера такое. У меня нет комплексов или переживаний по этому поводу, приходят другие люди. С которыми я тоже расстанусь. Хотя я понимаю, что хранить давние отношения — правильно. Но у меня не получилось.
О чем вы думаете, когда смотритесь в зеркало? Вы себе нравитесь?
Однажды я понял: то, что я вижу в зеркале, совершенно не соотносится с тем, что видят остальные. И очень расстроился. Когда я смотрю на себя на экране или на фото, думаю: «Это кто? Я его в зеркале не вижу! Какой-то свет неправильный, ракурс нехороший». Но, к сожалению или к счастью, это я. Просто мы себя видим такими, какими хотим.
Меня как-то спросили, какую суперсилу я бы хотел. Так вот, я бы очень хотел стать невидимкой. Или, например, было бы здорово получить такую силу, чтобы я мог влезть в мозг любого другого человека, чтобы посмотреть на мир его глазами. Это же на самом деле интересно!
Когда-то Борис Абрамович Березовский — мы с ним были в товарищеских отношениях — сказал странную вещь: «Понимаешь, Олег, настанет такое время: если человек соврет, у него на лбу загорится зеленая лампочка». Я подумал: «Боже, как это интересно!» Может быть, действительно что-то подобное появится…
На сцене с вас сходит семь потов, вы часто плачете в роли. Когда вы в последний раз плакали в жизни?
Когда умерла мама, еще года не прошло… Но это нормально, кто ж не будет плакать? А так, по жизни… Могу расстроиться из-за грустного фильма. В основном выплакиваюсь на сцене. Есть же теория, что трагики живут дольше комиков. И потом, на сцене действительно какая-то честность происходит: я выхожу и разговариваю с собой. При всей моей любви к зрителям, они мне не очень-то и нужны.
Вы запустили свой канал на Youtube, для которого записываете свои беседы с известными людьми, пытаясь показать их зрителю с неизвестных сторон. А что нового лично вы для себя открыли в своих гостях?
Витя Сухоруков для меня открылся совершенно неожиданно… Мы познакомились сто лет назад: и его эксцентричность, и его трагизм — все это мне знакомо. Но во время нашей беседы все было явлено с таким обнажением, с такими открытыми нервами и душой, что я обалдел. Он говорил вещи абсолютно пронзительные, которых я от него не слышал…
Или вот Федор Конюхов — он интервью не дает, а тут согласился. Он обалденный, какое-то дикое количество обаяния. Совершенно разбил мое представление о нем. Мы-то думаем, он герой: один на лодке в океане шастает. А там никакого героизма. «Страшно вам?» — спрашиваю. — «Да страшно, конечно».
Была еще программа с Пугачевой. После нее мне позвонил Константин Львович Эрнст и попросил ее для Первого канала, сказал, что никогда Аллу Борисовну такой не видел.
Сухоруков во время беседы сказал вам: «Олег, ты не поймешь: есть такое чувство — стыд». А вы ответили, что очень даже понимаете. Вам по какому поводу бывает стыдно?
Да по какому угодно, я же нормальный человек. И довольно часто, кстати. Обидел кого-то, не то сказал. Бывает стыдно за других, когда смотрю плохие спектакли. Я уверен, что театр переживает не лучшие времена. Мне есть с чем сравнить, ведь я застал годы, когда работали Эфрос, Фоменко, Ефремов. А те, о ком сейчас говорят, не устраивают меня как профессионала. Но это во мне говорит актер, а не худрук театра.
А с кем вам хотелось бы работать как актеру?
На сегодняшний день я бы пошел к Анатолию Александровичу Васильеву, если бы он что-то делал. С огромным уважением отношусь к Кириллу Серебренникову, хотя его ранние спектакли нравились мне гораздо больше.
Знаю, что вы любите писать от руки на красивой дорогой бумаге. Кому обычно пишете?
Недавно делал приглашения на банкет в честь своего дня рождения — маленькие бумажки и конверты. Я подписал каждому, мы праздновали всем театром.
Война миров
В кинотеатрах идет вторая часть блокбастера «Прибытие» — картина «Вторжение». Это проект Федора Бондарчука — продолжение истории о противостоянии землян и гостей из другой Вселенной. Меньшиков играет отца главной героини, генерала Лебедева. От его решений зависит не только счастье дочери, но и будущее планеты. И если в «Притяжении» это «солдафон» c дырой в сердце после потери жены, то сейчас в нем видно человека, который способен чувствовать.
«Я не очень про такое кино, — признается актер. — Но я полностью доверился Федору Сергеевичу, потому что с первой встречи увидел: Бондарчук знает, чего хочет». А Бондарчук обычно хочет, чтобы было дорого-богато: спецэффекты в картине завораживают. «Вторжение» в прокате с 1 января.
А жене Анастасии пишете?
Каюсь, нет у меня такого. Но, пожалуй, надо над этим задуматься. Потому что она мне все время открытки подписывает, находит специальные поздравления к каждому празднику.
Анастасия по образованию актриса, у нее были амбиции по поводу профессии, она ходила на кастинги. Но в итоге актрисой не стала. В чем она себя реализовала?
Я сначала думал, что у нее достаточно быстро пройдет тяга к актерской профессии. Но я и сейчас еще не уверен, что это закончилось. Говорит она об этом меньше, но я думаю, что боль в ней сидит. Иногда я даже чувствую себя виноватым. На курсе Настю считали способной, ее педагоги мне об этом говорили. А потом, когда она стала ходить на кастинги… Кого-то пугала моя фамилия, они не хотели со мной связываться, кто-то говорил: «Чего о ней беспокоиться. Все у нее будет, она же с Меньшиковым». Ей нравилась эта профессия, но не сложилось.
Она стала заниматься танцами, поскольку всю жизнь это любила. Сейчас Настя — фитнес-тренер по пилатесу, работает вовсю, готовится к занятиям, встает в семь утра. И это не то, что она выдавливает из себя актерскую профессию новым увлечением. Настя действительно это обожает.
В следующем году у вас юбилей — 15 лет со дня свадьбы. Как за это время менялись ваши отношения?
Мы как-то вросли друг в друга. Я просто не понимаю, как могло бы быть по-другому, если бы сейчас не было Насти. Это не укладывается в голове. И, конечно, это было бы со знаком минус, гораздо хуже, неправильнее, чем сейчас есть. Конечно, мы менялись, притирались, ссорились и орали. Потом разговаривали «через губу», как-то общались так месяца полтора. Но ни разу не расходились, даже мысли такой не было.
Вы хотели бы иметь детей?
Конечно. Ну не получилось у нас. Я очень хотел, и Настя хотела. Мы оттягивали-оттягивали, а когда решились, здоровье уже не позволило. Не могу сказать, что это трагедия, но, безусловно, определенные коррективы эта история в нашу жизнь внесла.
Какие-то другие формы родительства вы рассматриваете?
Нет. Что называется, Бог не дал.
Любое выяснение отношений — способ их ухудшить. По мне, так лучше не надо, проехали
Вам бывает страшно за Настю?
Бывало, особенно в начале отношений. Ее атаковали, преследовали. Мне приходили эсэмэски вроде «Я сейчас стою в метро за спиной у твоей жены…». И это при том, что мой телефон не так-то просто достать! Понятно, что писали специально, провоцировали. Но я действительно боялся! А сейчас не то что боюсь — у меня сердце сжимается, когда я представляю, что кто-то может ее обидеть. Если бы это произошло при мне, наверное, убил бы. И не потому, что я такой агрессивный. Просто у меня такое трепетное отношение к ней, что я могу не отфильтровать свои действия.
Но вы же не можете защитить ее от всего!
Конечно. Более того, Настя сама может защитить себя так, что мало не покажется. Однажды в ее присутствии кто-то сказал недоброжелательное слово в мой адрес, и она ответила пощечиной.
У вас с Настей принято говорить о переживаниях, проблемах?
Я все эти разговоры ненавижу, потому что любое выяснение отношений — способ их ухудшить… По мне, так лучше не надо, проехали, перелистнули и дальше строим отношения.
А в вашей родительской семье часто выражали чувства?
Никогда. Родители воспитывали меня тем, что не воспитывали. Не лезли ко мне с нотациями, с требованиями откровенности, не запрашивали отчетов о моей жизни, не поучали. Это не потому, что я был им безразличен, просто они меня любили. Но у нас не было доверительных, дружеских отношений, так сложилось. И, наверное, многое тут зависело от меня.
У мамы была любимая история, которую она рассказывала Насте. Я, кстати, этого момента не помню. Мама забрала меня из детского сада, я капризничал и чего-то от нее требовал. А мама не делала того, что я хотел. Я сел посреди улицы в лужу прямо в одежде, мол, пока не сделаешь, так и буду сидеть. Мама стояла и смотрела на меня, даже не пошевелилась, и я сказал: «Какая ты бессердечная!» Наверное, таким своенравным я и остался.
