Решение
Я не могу назвать то чувство, которое появилось у меня после смерти бабушки. Сейчас, несколько лет спустя, я бы сказал, что ощущал себя так, как будто стал транслятором травмы: я передаю это чувство. И когда бабушка умерла, я испытал не только ощущение потери. Я понял, насколько мы были близки.
Рассказы бабушки, наше трагическое семейное прошлое всегда были важны для меня. Но я не мог предположить, что смерть бабушки станет для меня таким горем. Я ушел в себя, стал меньше общаться с семьей. Я в буквальном смысле слова не находил себе места и нашел его там, где оказалась бабушка после депортации из Парижа. В Аушвице.
История
Бабушку арестовали в Париже в 1942 году. Сначала, когда французские полицейские пришли за ней, то она сказала через дверь, что у ребенка, моей мамы, свинка. Полицейские испугались и ушли. Наверное, такое возможно только во Франции. Впрочем, очень часто, когда я говорю французским туристам о том, что мои бабушка и мама оказались в Аушвице, потому что их арестовали французские полицейские, в ответ слышу: «Этого не может быть!»
Хотя на самом деле из дому ее увели уже немцы, которые пришли второй раз вместе с полицейскими. Немцы не боялись свинки и выполняли задание — свезти парижских евреев на Велодром. Оттуда их отправляли в Аушвиц. Бабушка и мама выжили. А папин отец погиб в концлагере.
Поездки
Я несколько раз ездил туда — не зная, что хочу там найти. Возможно, призрак бабушки и ее друзей. Ушел из рекламной фотографии, которой успешно занимался, постепенно потерял все контакты — был занят только Аушвицем и своими чувствами. Хотелось бы сказать — «воспоминаниями», но, конечно, у меня не могло быть никаких собственных воспоминаний. Я мог вспомнить только бабушкины рассказы и то, что я читал.
Не отдавая себе отчета, я старался сделать пребывание в Аушвице как можно более тяжелым — очень легко одевался и мерз, очень мало ел
И через некоторое время я договорился с руководством музея, что буду делать документальный проект — я еще не знал какой. Поселился в Аушвице, какое-то время там жил, а потом стал приезжать, 5 раз в месяц. Единственное место, где можно жить на территории музея, — это бывшая немецкая казарма. Просыпаясь утром, я видел в окно то, что могли видеть 50 лет назад немецкие солдаты. Но я видел не заключенных, а сотни людей, приехавших в бывший концлагерь на экскурсию.
Туристы
Постепенно я стал с ними разговаривать. Я задавал туристам простой вопрос, тот же самый, который задавал и себе: «Что ты здесь делаешь?» Вскоре я понял, что это и есть мой документальный проект. Потому что разнообразие причин, приводящих людей в Аушвиц, меня потрясло.
Оказывается, для многих американцев экскурсия в Аушвиц — самый дешевый способ попасть в Европу. Некоторые туристы оказываются здесь по ошибке, не представляя, куда именно они приехали. Они ничего не понимают и сердятся: «Мы должны были поехать другим путем!» Французы не верят, что французские коллаборационисты помогали депортировать евреев.
Израильтяне не понимают, почему заключенные не сопротивлялись: «Что случилось с инстинктом самосохранения этих людей?»
Позже они иногда говорили: «Я приехал в Аушвиц не только чтобы увидеть, как работала машина уничтожения. Я хотел понять, что могли чувствовать узники. Теперь я это знаю, и мне стыдно из-за того, что думал раньше».
Кто-то, только оказавшись здесь, соотносил семейные истории с историей, которую он учил в школе. Одна американская студентка сказала мне, что всегда знала про цыганскую кровь предков, но осознала это только в Аушвице — впрочем, она оказалась здесь случайно, просто ездила по Европе.
В Аушвице происходили странные диалоги.
— Что ты здесь делаешь?
— Я приехал сюда, чтобы испытать это.
— Испытать что?
— Чувства! Ты что, не понимаешь?
— Понимаю. Я делаю точно то же самое.
— Ну вот, просто нужно сюда приехать.
Фотографии
Потом я решил, что мне нужно фотографировать. Я не мог снимать цветные фотографии. Это место и эти люди мне казались бесцветными. Я стал делать черно-белые фото с размытыми лицами людей. Потому что здесь личность, сталкиваясь с историей, меняется и, может быть, становится новой. Так случилось и со мной, и сейчас, спустя время, я могу назвать одну из причин, почему я так прожил год после смерти бабушки.
Мое пребывание в Аушвице было противостоянием — истории, месту, людям
А потом я понял, что мне больше не нужно находиться в концлагере, ставшем музеем. Я окончательно вернулся в Варшаву и занялся книгой, в которой опубликовал записанные в Аушвице диалоги и сделанные там фотографии.
Выводы
Чем стал для меня этот проект? Терапией, в которой я нуждался после смерти человека, который был ближе, чем мне казалось при жизни? Я стараюсь избегать слова «терапия». Позже я сформулировал для себя объяснение: я хотел и хочу понять эту всепроникающую потребность постоянно возвращаться в место памяти. Я был в постоянном контакте с историей.
Когда книга вышла, мои дети-подростки не смогли ее прочитать сразу: сын прочитал только половину, дочери понадобился год. И я хорошо понимаю, что, сделав эти снимки, написав эту книгу, предлагая прочитать ее детям, я передаю травму. Но я не знаю, есть ли безболезненный путь передать это ощущение истории.
После возвращения из Аушвица и выхода книги я не вернулся к прежней профессиональной жизни
Я больше не занимаюсь коммерческой фотографией, только иногда снимаю для календарей. Я делаю фотоистории про людей и их судьбы. Когда недавно умерла моя мама, я сделал 500 фотографий женщин в разных странах. Каждая из них по-своему напоминала мне мать. Потом я снимал в Израиле выходцев из Польши, стариков, родившихся в 1920-е годы.
Мы на границе времени. Выжившие уходят. Музеям и историкам это время бросает настоящий вызов. Наши дети — последние, кто услышит голоса выживших в Катастрофе, и мы ничего не можем с этим сделать. Я борюсь за то, чтобы зафиксировать эту уходящую память. Это делает меня счастливым.
Фотограф
