Конечно, ей ни за что не дашь ее тридцать пять. Конечно, она очень красива, и беременность не искажает ее точеные черты. И, разумеется, она зримое воплощение успеха – тут и «Оскар», и реклама Dior, и знаменитый балетмейстер-муж, и прелестный пятилетний сын, и одобрительно встреченный в Канне режиссерский дебют «Повесть о любви и тьме»…
Но от упоминания обо всем этом по лицу Натали Портман пробегает не свойственная ему тень раздражения. Потому что «выглядите моложе своих лет» – это эйджистский комплимент, каждый имеет право выглядеть на свой возраст, и никто не обязан стремиться быть моложе; красота – просто выигрыш в генетическую лотерею, тут нет ее заслуги, и не стоит судить о другом по его внешности; Гарвард – «Да вы знаете, сколько унижения я из-за своей глупости там пережила, сколько мне нужно было преодолеть в себе?», а муж и сын… «Это же любовь. А любовь – не достижение и не награда».
Ну, разве что «Оскаром» она может гордиться. Но ведь только гордиться, а не хвалиться…
Мы сидим на балконе ее отеля над венецианской Лагуной – далеко от острова Лидо, где кипит кинофестиваль, в программе которого целых два фильма с ее участием. Она приехала всего на пару дней, она ждет второго ребенка и сейчас хочет как можно больше времени проводить с сыном – перед появлением его брата или сестры. Работа сейчас для Портман отступила на второй план, и она настроена философски – возможно, впервые в ее биографии наступило время, когда она может взглянуть на свою жизнь со стороны, вне суеты и актерских графиков. Тут и становится очевидно, что не зря Портман получила диплом психолога – она легко обобщает личный опыт в социально-психологическом ключе.
Натали Портман: Смешно: со мной тут обращаются как с созданием страшно хрупким. А я ведь всего лишь беременна, а не больна. У меня такое ощущение, что беременность в нашем мире утратила естественность, стала каким-то особенным явлением, требующим специального обращения, – все настолько ориентировано на консервацию уже существующего, что обновление выглядит чудесным исключением.
Вообще, я замечаю множество изменений. Раньше, еще лет десять назад, звезды боялись папарацци, потому что хотели сохранить личную жизнь в тайне, теперь стесняются их внимания, потому что хотят быть в глазах публики «нормальными» людьми, потому что превосходство в нашей прозрачной реальности стало моветоном. Да и правда, звезды ничем по большому счету не заслужили публичного внимания…
Раньше я, веган, была белой вороной, теперь это лишь часть движения за этичное обращение с природой, одна из многих. Раньше был жесткий стандарт внешности, худоба обожествлялась, а теперь, слава богу, есть модели размера XL, и мой стилист говорит: детка, пяток килограммов тебе бы не помешал…
Psychologies: И как вам этот новый мир?
Н. П.: Еще мой любимый университетский профессор говорил, что за первой волной модернизации, технологической, придет другая, глубинная. Модернизация сознания. Люди потребуют от политиков большей открытости, от звезд – прекращения купеческого разгула, от правительств – экологической сознательности. Я называю это антиэлитизмом – бунтом сознательных масс против того, чтобы ими тиранически распоряжались, даже на уровне вкусов, канонов, того, что якобы принято.
Я как-то спросила Кейт Бланшетт, как ей все удается, у нее же четверо детей. А она философски заметила: «Танцуй и научишься танцевать»
Или, как говорит моя подруга-журналист, когда после посадки в самолете пассажиры аплодируют пилоту: «А мне вот никто не аплодирует, когда я сдаю статью на 10 тысяч слов». В новых обстоятельствах профессионализм становится нормой, гордиться теперь допустимо только исключительными поступками, проявлениями едва ли не героизма. А я вот, между прочим, в этом новом мире прекратила быть чистым веганом, у меня теперь другие приоритеты, мне кажется, более высокие: мне нужно быть здоровой и сильной, я ведь мать. Это главное.
А вам понравилось быть матерью?
Н. П.: Если честно, то все неоднозначно. Вряд ли «понравилось» тут правильное слово. Перед рождением Алефа я очень волновалась – не могла представить себе, как я совмещу работу с ребенком, с которым так хотела быть рядом всегда-всегда… И как-то спросила Кейт Бланшетт – она моя старшая подруга, я ее очень люблю, – как ей удается, у нее же четверо детей. А она философски заметила: «Танцуй и научишься танцевать». И я прекратила волноваться.
А когда родился Алеф, да, все выстроилось само собой – он стал приоритетом, я даже отказалась от идеи круглосуточной няни – никто не должен стоять между мной и им… Материнство для меня уникальное совмещение крайностей – детского питания и памперсов с полным самоотречением, тревог, даже ужаса с восторгом. Становишься уязвимее и чувствительнее – ведь тебе теперь есть кого защищать. И сильнее, решительнее – потому что теперь тебе есть кого защищать.
В Париже, если ты бегаешь со своим ребенком по детской площадке, на тебя косятся – не принято
Забавно, но теперь я смотрю на человека и думаю, что ведь кто-то его мама, и ей будет больно, если с ее ребенком будут обращаться резко. И смягчаюсь даже в самых жестких ситуациях. Но и взгляд на вещи несколько искажается. Вот после двух лет во Франции – у мужа там был контракт на руководство балетом Opera de Paris – мы вернулись в Лос-Анджелес. И знаете, в сравнении с Парижем… Моему ребенку кто-то улыбается в кафе, и я в восторге – какой прекрасный человек, доброжелательный, открытый!
А возможно, ничего подобного. Просто в Америке это нормально – улыбнуться малышу, создать для него атмосферу тепла и приятия. В Париже, если ты бегаешь со своим ребенком по детской площадке, на тебя косятся – не принято… А в Лос-Анджелесе все стараются не вторгаться в твое личное пространство, никто не стремится тебя учить своему хорошему тону. Я этот перепад – от Парижа к Лос-Анджелесу – почувствовала именно благодаря тому, что у меня есть сын.
Мне казалось, вы настолько дисциплинированны и так часто оказывались в новой для себя среде, что должны с легкостью принимать любые нормы… В конце концов, в 12 лет вы снимались в «Леоне» в чужой стране, потом, став уже признанной актрисой, оказались в роли студентки, да еще на отделении психологии, таком далеком от киноиндустрии…
Н. П.: Но новые нормы и грубость ведь отличаются друг от друга?
Грубость?
Н. П.: Ну да, в Париже, если ты не подчиняешься тамошним поведенческим нормам, с тобой могут быть вполне резки. Там есть… своего рода одержимость этикетом. Даже простой поход в магазин может быть связан с напряжением – из-за тамошнего «протокола», которому ты обязан следовать. Один мой парижский друг все учил меня «магазинному этикету»: ты ищешь, например, вещь своего размера. Но сначала ты обязательно должна сказать продавцу: «Bonjour!» Потом ты должна подождать 2 секунды и задать свой вопрос.
Мой бывший прозвал меня «Москвой», говорил: ты иногда так печально смотришь в окно… Это же просто «Три сестры» – «В Москву! В Москву!»
Если ты зашла, взглянула на вешалки и спросила: «А 36-й у вас есть?», ты была груба, и с тобой могут быть грубы в ответ. Там не думают о том, чтобы человеку рядом с тобой было комфортнее. Там думают о протоколе. Возможно, таким образом они пытаются сохранить свою культуру. Но мне это было тяжело. Понимаете, я во Франции почувствовала, как на самом деле устала от правил. Я всегда была слишком дисциплинированной. Теперь руководствуюсь больше чувством. Мне хочется, чтобы окружающим рядом со мной было удобно, чтобы никто не испытывал напряжения, и веду себя соответственно.
Психологическое образование как-то влияет на ваше поведение? Как думаете, вы больше других понимаете людей?
Н. П.: О, да вы относитесь к психологам как к гуру. А зря. Мне кажется, я-то как раз настоящий психолог – каждый человек для меня не уже написанная и изданная определенным тиражом книга, которую нужно лишь открыть и прочитать, а уникальное создание, загадка, которую нужно понять.
Вы специалист по детской психологии, в отношениях с сыном это помогает?
Н. П.: Мы все равны, когда узнаем своих детей. И все беспомощны перед чудом – знакомства с этим человеком, твоим ребенком. Знаете, я почти уверена, что буду хорошей бабушкой. Вот тогда-то – с опытом материнства и знанием психологии – я разгуляюсь. А сейчас между нами недостаточно дистанции – я слишком принадлежу Алефу.
Но режиссер-то должен быть немного психологом. В работе над «Повестью о любви и тьме» диплом точно не был лишним. Тем более ваша героиня в нем страдает расстройством личности… Кстати, режиссер-дебютант, который решается еще и исполнить в собственном фильме главную роль, – смелый человек.
Н. П.: В моем случае вовсе нет, не смелость и даже не особенный труд. И психология тут, честно говоря, не очень к месту. Дело в том, что я снимала фильм в Израиле и об Израиле. На иврите. О любви, нерасторжимой привязанности между сыном и его матерью на фоне становления государства Израиль. Это фильм о взрослении страны и человека. И основан он на пронзительной автобиографической повести великого, без преувеличения великого Амоса Оза.
Там все из воздуха Израиля. А Израиль – моя страна. Я там родилась, оттуда моя семья, дома у родителей мы иногда говорим на иврите, и еврейское наследие в нашей семье очень сильно… «Повесть о любви и тьме» – мой фильм в полной мере, никто не мог бы сыграть эту роль в нем, кроме меня. Это просто бы для меня лишило фильм смысла, того личного смысла, который я вкладывала в него. Потому что он для меня – способ выразить мою любовь к стране и обозначить мою идентичность.
Знаете, все мои американские друзья в юности так или иначе задавались этим вопросом – кто я? какой я? А для меня подобного вопроса никогда не было: я еврейка, иудейка и израильтянка. Когда говоришь: «Я из Израиля», – люди склонны начинать этак примерно 10-часовой разговор о текущей политике. Но для меня тут нет политики, я просто из Израиля, из страны, которая, да, оказалась на передовой цивилизационных процессов, но я просто из Израиля. И принадлежу Израилю не меньше, чем Америке.
Что конкретно для вас значит – принадлежать Израилю?
Н. П.: Это… Когда я впервые столкнулась с буддизмом, я была несколько смущена. Буддизм – о том, чтобы ценить то, что имеешь, и то место, где ты сейчас. А я была будто вся из иудаизма, который… Который как-то неразрывно соединен с тоской по тому, чего у тебя нет. По родине, из которой евреи изгнаны. И само это наше прощание «В будущем году в Иерусалиме» – странно, как будто евреям Иерусалим все еще не принадлежит.
Сам язык говорит за нас: Израиль встроен в нашу религию как то, чего у нас нет. Но он у нас уже есть, родина вновь обретена. А тоска все равно тут как тут… И во мне это есть – меланхолия. Иногда проступает. Хотя… у меня есть и восточноевропейские корни, и многое в нашей семейной культуре, да и в моем характере – оттуда. Возможно, из России, откуда родом моя прабабка.
Что, например?
Н. П.: Да вот та же меланхолия. Один мой бойфренд считал, что она не иудейская, а совершено русская. Он даже прозвал меня «Москвой». И говорил: ты не замечаешь, но то, как ты иногда застываешь и так печально смотришь в окно… Это же просто «Три сестры» – «В Москву! В Москву!» Он иногда даже просил меня перестать «москвить». Славянский романтический сплин – вот как называет это состояние Оз. Но нам свойственно и ожидание чуда.
А вам, кажется, ждать уже и нечего – ваша жизнь и так выглядит чудесной.
Н. П.: Это точно, мне очень везет: у меня и так полно чудес. Однако если вы думаете, что они связаны с карьерой или с известностью, вы неправы. Я познакомилась с удивительным человеком – Амосом Озом. Чудо. Мне удается много времени проводить дома. Мы даже установили свои ритуалы – по четвергам к нашему дому приезжает машина за мусором, и я всегда в четверг дома. Чудо. По выходным мы встречаемся с друзьями и их детьми. Почти каждые выходные. Чудо. Перед приездом сюда мы с Алефом гуляли в парке, и он впервые увидел кролика. А я увидела его глаза при этом. Это точно было чудо. В отличие от кролика, который рванул от Алефа со скоростью летающей тарелки, мои чудеса… ручные.
На своей орбите
Во время двухлетнего пребывания во Франции, где работал муж Портман, балетмейстер Бенджамен Мильпье, Натали снялась в главной роли во французском фильме «Планетарий». История запутанных отношений кинопродюсера и двух американских спириток-сестер в Париже конца 30-х освещена ностальгическим светом «довоенности»: герои живут, не зная, что вот сейчас то самое время, о котором потом будут вспоминать как о прекрасном «до войны». Это острое чувство ностальгии Портман и удалось сыграть.
«Планетарий» Ребекки Злотовски в прокате с 1 декабря.
